И вот она здесь, в монастыре! Ошеломлённый Джилиоло обратился к ней с расспросами, и она, робея, не поднимая глаз, дрожащим голосом объяснила ему, что сюда её сегодня привезла мать и сдала на попечение настоятельницы. С нынешнего дня она монастырская послушница и всецело покорна воле матери-настоятельницы и отца Джилиоло.
Лицо распутного монаха расплылось в улыбке, рука сделала нетерпеливое движение и едва не коснулась плеча девушки, однако он тотчас отдёрнул её, понимая, что здесь не место для ласк. Он жестом велел послушнице следовать за ним.
Возбуждение его росло по мере того, как они приближались к его келье, а когда он впустил в неё девушку, вошёл следом и запер дверь на ключ, оно усилилось до такой степени, что он готов был как зверь наброситься на Бьянку, разорвать на ней одежду, кинуть юное тело на кровать и всласть упиться его девственной чистотой.
Однако он совладал с собой и, как истинный гурман оттягивая удовольствие, завёл разговор о том, что Бьянка, будучи его духовной дочерью, должна всецело ему повиноваться и исполнять любые его приказы. Бьянка со смущением прислушивалась к вкрадчивым речам монаха, а когда Джилиоло заговорил о сладости первородного греха, она подняла на него свои большие глаза. В них читалась покорность и немая мольба. Еле слышным шёпотом она спросила, что она должна делать. Задохнувшийся от восторга Джилиоло усадил её рядом с собой на кровать и притянул к себе. Несколько минут он жадно сосал её юный рот, а потом засунул в него свой толстый палец и нащупал им горячий язычок Бьянки. Девушка была настолько потрясена, что не могла пошевелиться. Джилиоло прохрипел ей на ухо, что у него есть другой палец, гораздо более приятный, чем этот. Тот палец она тоже должна взять в рот.
Тиская её и целуя, Джилиоло постепенно снимал с неё монастырское одеяние. Бьянка не сопротивлялась и не издавала ни звука. Обнажив её, распутник замер в восхищении, настолько восхитительной она показалась ему во всей прелести своей девственной наготы! Она сжалась в дрожащий комочек, подобрав под себя ноги. Джилиоло разделся сам, весело похлопал себя по жирному животу и почесал пониже его, пожирая Бьянку похотливыми глазами. Нежнейший златокудрый цветок, о котором он прежде не смел и мечтать, принадлежал ему!
Он обвил бёдрами трепещущего белоснежного птенца; волосатые руки его просунулись у Бьянки под мышками, его ладони стиснули её ещё неразвившиеся груди. Уд монаха, коснувшись нежного тела, стремительно отвердел. Джилиоло бурно задышал и ещё сильнее стиснул несчастную девушку.
В эту минуту где-то далеко за стенами кельи надтреснуто зазвонил колокол. Джилиоло не обратил на него внимание, продолжая предаваться своей преступной страсти. Распалённый уступчивостью Бьянки, монах покрыл её плечи, шею и лицо жадными поцелуями, после чего приподнял её лёгкое тельце и уложил навзничь. Сопя, он раскидал ноги Бьянки в стороны и навалился на неё.
За дверью послышались шаги множества босых ног, но монах не замечал ничего - его пальцы уже нащупали тонкую шею и конвульсивно сдавили её. Волна обжигающей страсти прокатилась по его телу, сознание его помутилось, он заревел, и пальцы его ещё сильнее стиснули горло несчастной. Бьянка судорожно забилась, и в этот момент Джилиоло, испустив сладостный вопль, вонзил в заветную створку свой напрягшийся уд.
Удар колокола прозвучал особенно громко. Щёлкнул дверной запор и в келью вошли молчаливые фигуры в тёмных плащах с надвинутыми капюшонами. Джилиоло даже не повернул в их сторону головы. Он был всецело захвачен своей страстью, которую давали ему болезненные содрогания девичьего тела, лишающегося невинности. Пальцы его ещё крепче сдавили шею Бьянки... Как вдруг дрожь неописуемого ужаса сотрясла всё его существо. Руки его отдёрнулись от создания, которое лежало в его объятиях. Это была не Бьянка! В кровати с ним находился изуродованный труп Сандры!
Это было до того неожиданно, что у Джилиоло не нашлось сил даже для крика. Он попытался отодвинуться от страшной покойницы и с ужасом обнаружил, что его интимный орган застрял в её интимной щели. Створки раковины захлопнулись, защемив его уд. Джилиоло покрылся ледяным потом.
Мёртвая Сандра пошевелилась, бескровная рука приподнялась и дотронулась до Джилиоло, отчего монаха пронзила острая боль, как от прикосновения раскалённым железом. Корчась, он огляделся по сторонам. От тёмных фигур, окружавших кровать, веяло таким ужасом, что впору было завыть волком или лишиться сознания. Но такой милости, как обморок, дано ему не было. Страх растёкся по его телу, переворачивая и прожигая внутренности. Он лежал на трупе, не смея пошевелиться, и лишь вздрагивал и хрипел, когда ледяные пальцы Сандры прикасались к нему.
Мрачные фигуры подошли ещё ближе, и в заметавшемся свете свечи монах узнал высохшие лица мертвецов, поднявшихся из гробов монастырской усыпальницы. Движения их были механическими, словно они двигались, подчиняясь чьей-то незримой, но могущественной воле. Пустые глазницы были устремлены на Джилиоло, щербатые рты скалились в зловещих улыбках, подобных той, которая играла на не успевших ещё истлеть губах убитой Сандры. Среди мертвецов ближе всех к нему стояла Лючия. Её лицо походило на кровавую маску, голова покачивалась, каким-то чудом удерживаясь на переломанной шее, бледные дрожащие руки тянулись к монаху и царапали его ногтями, оставляя на его голом теле кровавые отметины. Мертвецы подняли кровать с Сандрой и Джилиоло и неторопливо понесли сумеречными монастырскими коридорами. Шествие сопровождал неумолкающий колокольный звон.
Все пять замков были сорваны и решётчатая дверь распахнута, когда страшная процессия входила в усыпальницу. Склеп таинственно озарялся огнями множества светильников, появившихся в разных его частях. Гробы, из которых Джилиоло ещё недавно вытаскивал мертвецов, были пусты - их обитатели сопровождали монаха. Покойники, лежавшие в других гробницах, при приближении процессии шевелились и поднимались со своих смертных одров.
Джилиоло сотрясала дрожь. Кровавый пот сочился из каждой поры его жирного тела. Кровать поставили посреди склепа. Мертвецы надвинулись, и в Джилиоло впились сразу несколько десятков костлявых пальцев. Сандра, кривясь в усмешке, схватила его за горло. Лючия острыми, как бритва, ногтями принялась сдирать с него кожу. Джилиоло выл и корчился от боли. Боль была такой, что он, кажется, давно бы уже должен был потерять сознание, но рассудок непостижимым образом продолжал теплиться в нём, заставляя мучиться и терпеть пытку.
Сознание не оставило его даже тогда, когда безжалостные пальцы Сандры проткнули насквозь его горло, а ногти Лючии, вонзаясь в его плоть, добрались до сердца. Объятый болью Джилиоло уже не чувствовал, как ему выламывают суставы, выдёргивают кости, разрывают сухожилия, вытягивают из его пропоротого живота кишки, перешибают нос, выдавливают глаза и прогрызают мошонку. Последний, едва слышный вопль вырвался из его уст, когда Лючия сдавила его сердце, выжав из него кровавые брызги.
Хрип распутника затих, кровавые глазницы обратились к потолку и застыли. Душу Джилиоло, оставившую истерзанное тело, подхватил дьявол и унёс в преисподнюю.
Наутро ризничий, совершая обход, к неописуемому ужасу своему заметил, что решётка подземного хранилища вновь распахнута. Он бросился к настоятельнице. Лициния в смертельном страхе послала за Джилиоло, но того не оказалось в его келье. Тогда настоятельница, взяв икону и кропильницу со святой водой, сопровождаемая ризничим, сама отправилась в подвал. Возле решётки она остановилась и целую минуту стояла как вкопанная, озирая жуткую картину.