Что все волнения и беды Европы возникли из-за Версальского договора 1756 года, который был только следствием Венецианского договора.
Что существовала секретная статья, по которой Фландрия должна была перейти к инфанте в обмен на побежденную Силезию, которая, в свою очередь, должна быть уступлена и гарантирована королеве Венгрии; что весь проект провалился; что война стала несчастьем для Германии; что план был по сути нелепым, так как ни Англия, ни эта республика [Нидерланды] никогда не согласятся с уступкой Фландрии французскому принцу или принцессе, или вообще кому бы тони было. Что, кроме того, его было невозможно реализовать из-за охвативших Францию волнений; что эти бедствия были, возможно, к счастью, так как, если бы вместо потерь Франция приобрела новые территории, ей бы потребовались целые армии, чтобы удерживать и защищать их, что привело бы к еще большему истощению ее сил.
Что мир мог быть заключен год назад, при этом Англия приобрела бы Луисбург, а Франция — Минорку; но такой мир никого бы не устроил — никто не хотел взваливать на себя расходы на содержание такого приобретения.
Что был только один путь выхода из этого положения, и что это был мир между Англией и Францией; что обычный метод предварительных переговоров, конгрессов и конференций привел бы к затягиванию дела на неопределенный срок и привел к началу новой кампании, даже мысль о которой вызывала дрожь. Что он был убежден, что если бы некий честный человек, которому люди могли бы доверять, выдвинул бы несколько приемлемых предложений, то заключение мира, необходимого как Англии, так и Франции, было бы вполне возможно.
Что король и мадам де Помпадур страстно и горячо желали этого мира; что король Англии хотел мира ничуть не менее; что герцог Ньюкасл и лорд Гранвилл поддерживали его; что Питту, который в настоящее время был тесно связан с ними обоими, до настоящего момента удавалось мешать им, но король Питта ненавидел; что он понимал выгоду от популярности Питта, которая страховала его от оппозиции нижней палаты, но понимал он и то, что слава Питта, растущая благодаря его военным успехам, возбуждала зависть других министров, и это заставляло короля ненавидеть его еще больше.
(Говоря о Честерфилде, он сказал: «Честерфилд — это ничтожество», с твердостью и прямо глядя мне в глаза, чтобы видеть, как я приму это.)
Что у него было дело в Амстердаме, где он ожидал писем от двора; что Линьер [sic] предложил ему приехать и нанести мне визит, и настоятельно порекомендовал мне и самого этого человека, и его проект. Что он на самом деле совсем не знач д’Аффри, который оказал Линьеру очень плохой прием; что он виделся с д’Аффри в то утро и спросил его, почему он так дурно принял Линьера; Линьер был не авантюристом, а джентльменом и человеком достойным.
Что д’Аффри был креатурой Берни, а не человеком, приближенным ко двору.
По поводу мира, который мог быть заключен год назад, некий шотландец по имени Граммон, который жил в Лондоне, а потом переехал в Париж, получил из Амстердама от некоего Невиля письмо, предупреждавшее его о другом письме, которое и на самом деле пришло ему — через Брюссель; что это письмо содержало идеи о сепаратном мире между Францией и Англией; что исходили они от герцога Ньюкасла и лорда Гранвилла; что это письмо было передано ему мадам де Помпадур (причем при неких особых обстоятельствах, лежа в постели); что радость ее была велика; что она просила его рассказать об этом письме Шуазёлю; что он высказал возражения, но повиновался; что Шуазёль отверг все, заявив, что они могли продолжать войну еще 4 или 5 лет. «Что? С кем, по-Вашему, Вы говорите? Разве я не знаю состояние ваших дел? Достаточно одного-единственного года, и вы разорены».
Что события даже слишком хорошо подтвердили его правоту; что теперь бедность и упадок были таковы, что они уже не знали, где еще искать помощи.
Касательно Амстердама: его величие, число его жителей, богатство и денежное обращение; его превосходство в этом отношении перед Лондоном, Парижем или любым другим городом мира, и по величине капиталов; если сравнить Лондон и Париж, то первый был только столицей, а второй — торговым городом; он очень подробно говорил о [французских] провинциях, уменьшении числа их жителей, разорении дворян-землевладельцев, естественно влекущем за собой и разорение крестьян, обрабатывающих землю, — что все это вызвано диспропорцией между столицей и страной; что результат этого теперь очень заметен, потому что отсутствие поступления зарубежных прибылей и разорение торговли истощили ресурсы, обеспечивавшие и провинцию, и неумеренную роскошь Парижа.
Что меня считали человеком, настроенным проанглийски; что барон Соэле хвастался, что до конца дней своих будет поддерживать Францию.
Он спросил меня, часто ли я видел д’Аффри, хорошо ли я его знал и что это был за человек, и был изумлен, когда я сказал ему; что в действительности я едва знал его, никогда с ним не встречался, за исключением обмена официальными визитами; что д'Аффри никогда не говорил со мной ни о чем серьезном и что, в положении, мной занимаемом, мне было бы неудобно затрагивать серьезные темы с министром, который никогда ни о чем подобном со мной не говорил, причем д’Аффри пользовался доверием государства, а я его доверия не имел».
В этой дневниковой записи, сделанной Бентинком для себя, нет причин сомневаться. Все факты и цитаты тут наверняка подлинные, и для государственного сановника уровня Бентинка речи Сен-Жермена показались столь любопытны, что он поспешил перенести их на бумагу. И правда, обширность его сведений, глубина и серьезность суждений выдают человека, прекрасно разбиравшегося в политике и имевшего собственное, весьма незаурядное мнение по ее ключевым вопросам.
Интересен комментарий Сен-Жермена по поводу ситуации, когда ни Англия, ни Франция в действительности уже не желали отвоевывать друг у друга территории, стоимость содержания которых обеспечить они не могли. Очевидно, бросается в глаза и четкий социально-экономический анализ национальной политики Франции, как будто сделанный современным историком. Сен-Жермен вскрывает предпосылки и причины будущей Французской революции: отсутствие равновесия в пропорциях распределения расходов: слишком много на войну, в которой победить невозможно; слишком много на содержание двора в Версале, роскошь которого, в то время когда нищета в стране все углублялась, вызывала возмущение; слишком мало тратилось на страну; налоги, взыскиваемые для покрытия военных расходов, деньги на содержание двора, уменьшавшие возможности землевладельцев вкладывать средства в обработку земли, что могло бы обеспечить урожай и поддержать тех, кто работал на этой земле; тотальное банкротство государства и тотальное отсутствие веры в законы в верхах. Все это Сен-Жермен понимал, намного опередив свое время. Можно предположить, что он говорил об этом и с мадам де Помпадур, и с Людовиком, точно так же, как теперь он говорил с Бентинком.
Прекращение разорительной войны с Англией, хотя и самое неотложное, должно было послужить только началом выправления ситуации.
Больше чем через месяц в том же дневнике появилась запись, которая объясняет предысторию знакомства Бентинка с графом Сен-Жерменом: [133]
«Несколько месяцев назад Йорк настоятельно рекомендовал мне одного старого знакомого, господина Виретта, по национальности швейцарца, связанного родственными узами с семейством Стэнли из Англии, с которым господин Йорк был в очень дружеских отношениях. Этот господин Виретт приехал сюда просить патент на изобретенную им машину и по рекомендации Йорка обратился ко мне. Его также очень настойчиво рекомендовал мне господин дела Куадра [секретарь испанского посольства в Гааге], от имени господина д’Альбре из Лондона. Из почтения к этим влиятельным лицам я несколько раз приглашал господина Виретта к себе на обед. Когда я попросил его рассказать подробнее об этой машине, ответить мне он не мог, ему пришлось обратиться к господину Линьеру [sic] из Амстердама, изобретателю, с которым Виретт и еще некоторые другие были связаны. Господин Виретт представил его мне, и я объяснил ему, к кому он должен обратиться, через какие формальности ему придется пройти, и т. д. Некоторое время спустя господин д’Аффри заехал ко мне, отвечая на визит, который я нанес ему ранее, и после нескольких незначительных слов долго говорил о господине Линьере, который, как он сказал, по его сведениям, был моим гостем; среди всего прочего он сказал мне, что господин Линьер поддерживал отношения с графом Сен-Жерменом.