Но об этом в следующей главе.
Глава 13
Мемуарист из Ансбаха и встреча с Алексеем Орловым в Нюрнберге
Пребывание Сен-Жермена документально зафиксировано в 1774 году (и несколько месяцев или даже лет до этого) в Ансбахе, или Анспахе, маленьком княжестве во Франконии, в настоящее время являющейся частью Баварии. Это свидетельство запечатлело перо Фрайхера Райнхарда Гемминген-Гуттенберга из Бонфельда, родившегося в 1739 году, который в течение трех лет служил министром при маркграфе Карле Александре фон Ансбах и Байройт. За перо он взялся поздно, и возможно, никогда бы ничего не написал вовсе, если бы не опубликованные в 1811–1812 годах воспоминания фон Гляйхена, прочитанные им, вероятно, из любопытства, поскольку фон Гляйхен был на службе у предыдущего маркграфа Байройта, который в 1769 году был объединен с Ансбахом под управлением его собственного маркграфа. Фон Гляйхен не мог ничего знать о времени пребывания Сен-Жермена в Ансбахе из первых рук, и именно неточности его воображения подтолкнули Геммингена-Гуттенберга записать в виде мемуаров все, что он, будучи непосредственным свидетелем, мог вспомнить. Его изложение производит впечатление честного рассказа, наилучшим образом соответствующего воспоминаниям и пониманию пишущего, хотя надо сказать, что местами автор несколько поверхностен. Приходится делать скидку на то, что автору трудно рассказывать о специальных предметах, в которых он не разбирается. [289]
Для удобства изложения разделим свидетельство на две части, так как затронутые в нем темы кардинально отличаются.
«Этот необыкновенный человек, который в свое время породил столько незаслуженных сенсаций, несколько лет прожил в княжестве Ансбах, и при этом никто не имел ни малейшего понятия о том, что он и был тем таинственным авантюристом, о котором люди распространяли такие необычайные истории.
В 1774 г. покойный маркграф Бранденбургский Карл Александр узнал, что в одном из городов княжества — Швабахе — жил, очень скромно и уединенно, хотя и участвуя во многих добровольных работах, какой-то иностранец, выдававший себя за российского офицера. Война, шедшая в то время между Россией и Турцией, и присутствие российского флота в архипелаге вызвали предположение, что российское правительство направило во Франконию своего доверенного человека, который мог бы работать в условиях отсутствия перехвата корреспонденции, которому она подвергалась при пересечении Италии. Князь, сколь мудрый, столь и гуманный, отдал распоряжение, чтобы полиция просто держала его под пристальным наблюдением, пока он будет вести себя спокойно и не будет давать оснований для ее вмешательства.
Некоторое время спустя служитель реформистской церкви Швабаха, господин Дежан, сообщил нам, что этот иностранец, который с самого своего приезда в княжество всегда обращался за советом к нему и к покойному ныне городскому советнику Гмайнеру хотел бы, если можно, не афишируя этого, встретиться с маркграфом, чтобы поблагодарить за его либеральное покровительство. Это желание было удовлетворено, и маркграф встретился с ним впервые зимним вечером в квартире известной актрисы Клерон, тогда [удалившейся на покой] и жившей в Ансбахе.
Иностранец оказался человеком среднего роста, скорее худощавым, выглядел он лет на 60–70, его седые волосы скрывал парик, он был похож на обычного пожилого итальянца. Одет он был очень просто; внешность его не представляла ничего необычного.
После того как он на французском языке, акцент которого выдавал итальянца, поблагодарил маркграфа за позволение спокойно оставаться в его землях, иностранец произнес несколько комплиментов правлению маркграфа, рассказал о собственных многочисленных путешествиях и закончил словами, что в качестве выражения своей благодарности хотел бы доверить ему некоторые секреты, которые будут способствовать его счастью и благоденствию его княжества. Естественно, такое заявление привлекло внимание, которое достигло пика, когда он продемонстрировал несколько очень красивых камней, которые могли быть алмазами и которые, если он говорил правду, имели огромную ценность.
Маркгаф пригласил его поехать вместе с ним весной в Трисдорф, его летнюю резиденцию, и граф Цароги — имя, под которым он приехал — принял его приглашение при условии, что ему позволят жить там, как ему хочется, и что при этом никто не будет обращать на него внимания.
В Трисдорфе его комната была на первом этаже, там же находилась и квартира мадемуазель Клерон. Маркграф и его жена жили в Фалъконри. Слугу графа не было, пищу, по возможности, максимально простую, он принимал в одиночестве в собственной комнате, которую вообще редко покидал. Его потребности были сведены к самому минимуму. У него не было собственного круга общения, вечера он проводил с маркграфом, мадемуазель Клерон и несколькими друзьями, которых приглашал маркграф. Его так и не смогли уговорить питаться за княжеским столом, и он встречался с супругой маркграфа лишь несколько раз, хотя она и стремилась познакомиться с этим странным человеком.
Речи его всегда были очень интересными и показывали обширные знания света и людей, но иногда он произносил таинственные слова, и когда кто-то пытался узнать больше, замолкал или менял тему разговора. Он любил говорить о своем детстве и о матери, которую всегда упоминал с большим чувством. Если верить его словам, воспитывался он как князь.
Он говорил откровенно, но никогда не был нелюбезен. Написать, как сделал барон фон Гляйхен, что он вел себя как избалованный фаворит и обращался с маркграфом как со школьником, было бы неправдой и не соответствовало бы его характеру. Маркграф, как ни мало он подчеркивал свое достоинство в кругу семьи, был князем и требовал уважения, на которое ему давали право его рождение, положение и моральные качества. Он никогда не позволил бы какому-то иностранцу отдавать себе приказы или управлять собой.
Однажды Цароги показал маркграфу письмо, полученное им от графа Алексея Орлова, возвращавшегося из Италии; оно содержало настоятельное приглашение встретиться с ним в Нюрнберге, через который лежал его обратный путь. Он предложил маркграфу использовать эту возможность, чтобы встретиться с героем Чесменской битвы. Так и было сделано, и автор сопровождал их обоих в Нюрнберг, куда Орлов к тому времени уже прибыл.
Орлов встретил с раскрытыми объятиями Цароги, который впервые надел форму российского генерала, обнял его и назвал «саго padre, саго amico» («дорогой отец», «дорогой друг»), и тому подобное. Он принял маркграфа с необычайной любезностью и поблагодарил за покровительство по отношению к его другу. Этот случай породил замечание, приписываемое бароном фон Гляйхеном графу Григорию Орлову (которого маркграф никогда не встречал), что следует предположить, что Цароги сыграл огромную роль в революции 1762 г. в России.
В полдень мы все сели за стол в качестве гостей графа Орлова. Беседа была чрезвычайно интересной и частично затрагивала военную кампанию на архипелаге, но большей частью касалась полезных открытий. Среди прочего Орлов показал маркграфу кусок негорючего дерева, который, когда к нему подносят огонь, никогда не загорается и не превращается в золу, а набухает, как губка, и затем распадается в тонкий пепел.
После того как стол был убран, Орлов отвел Цароги в соседнюю комнату, где они оставались вдвоем довольно значительное время. Автор, которому случилось стоять у окна, за которым был виден экипаж графа Орлова, заметил, как один из слуг графа открыл дверь кареты и достал из-под сиденья красную кожаную сумку, которую отнес в комнату, где находились граф Орлов и Цароги.
289
Curiositaten der Physisch-1 itterarisch-artistisch- historischen Vor- und Umwelt, Hrag. Vulpius, C.A. (Weimar, 1811–1923). Т. VIII. C. 279–294, «Ausschlüsse bber den Wundermann. Marquis St. Germain, und sein Aufenthalt in Anspach; von einen Augenzeugen», Reinhard von Gemmingen-Guttenberg.