Если в первое время после устройства красильни принц Карл часто бывал у графа, то в 1782 году и позже, когда здоровье графа стало хуже, эти посещения становились все реже, хотя принц Гессенский по-прежнему в своих письмах фон Гаугвицу неустанно подчеркивает глубокое благоговение перед своим духовным наставником: [430]
«Готторп, 17 ноября 1782 г.
Несколько дней назад я опять видел в Эккернфёрде нашего старого Папу Сен-Жермена. Когда мы обнялись, он заплакал, как ребенок. Я был очень рад, что повидал его и что мы поговорили. Я опять должен повторить, что все преисполнены к нему почтения, даже преклонения, за его познания».
«Когда я заехал к графу Сен-Жермен с визитом десять дней назад, он уже опять был на ногах. Он утверждает, что выздоровление наступило быстро. Но оно должно проявиться на двух уровнях — тела и души; самая трудная часть работы — над душой — еще впереди, главная часть, и этого он не отрицает…»
«8 июня 1783 г.
Граф Сен-Жермен уже выздоравливает, но медленно. Необычайный человек и с каждым днем кажется мне все более необычайным».
Если в самом начале принц Карл и проявлял недоверие к своему гостю, то потом переменил мнение и сделал вывод, что ошибался, пытаясь оттолкнуть от себя человека такой доброты и глубоких знаний: [431]
«Он был одним из величайших философов, когда-либо живших на земле. Друг человечества, равнодушный к деньгам во всех случаях, кроме раздачи их бедным; друг животных; его сердце тревожила единственно забота о благе других людей. Он надеялся сделать мир счастливым, давая людям больше того, что их радует, — материи более тонкие и более красивых расцветок, — и все это по более низкой цене, так как его великолепные краски почти ничего не стоили. Никогда я не видел человека с более ясным умом».
Как казалось Карлу Гессенскому, философские воззрения графа в отношении религии сводились к чистому материализму, «но он умел так тонко его представить, что было чрезвычайно трудно возразить ему. Он был что угодно, но не поклонник Иисуса Христа и позволял себе в его отношении слова, которые не могли быть мне приятными:
— Милый граф, — сказал я ему, — думайте об Иисусе Христе, что хотите, но уверяю Вас, те слова, какие Вы говорите о нем, которому я так предан, меня очень печалят.
Он ненадолго задумался и ответил:
— Иисус Христос — ничто, но печалить Вас — это уже что-то, и поэтому я обещаю Вам больше никогда с Вами о нем не говорить». [432]
Принц Карл пишет в далее своих воспоминаниях: «Однажды, в начале 1783 года, я нашел его совсем больного, он думал, что умирает. Он гас на глазах. Поужинав в спальне, он усадил меня одного у своей кровати, говорил о многих вещах, предсказал многое и попросил меня приехать снова как можно раньше. Я так и сделал и нашел его в лучшем состоянии, однако очень молчаливым [433]».
К сожалению, именно в этот момент, зимой 1783 года, дела, в основном личного порядка, призвали принца в Ханау и Кассель.
Вследствие этого он не мог надеяться быть рядом с умирающим Сен-Жерменом, если он не проживет до весны.
Перед своим отъездом в Кассель в декабре 1783 года принц Карл еще дважды виделся с графом. Во время первой встречи граф сказал, что «если он умрет во время отсутствия принца, тот найдет запечатанную записку, написанную его рукой, которой будет достаточно» [434], чтобы руководить им в будущем, по поводу которого Сен-Жермен сделал некоторые пророчества. Во время второй беседы, за два дня до отъезда, принц Карл, возможно, обеспокоенный тем, будет ли записка содержать достаточно информации и сможет ли он понять ее, и не собьется ли он с пути, попросил Сен-Жермена дать ему эти последние наставления сейчас, пока он еще был жив, на что граф Сен-Жермен воскликнул, как бы в испуге: «Ah, serais-je malheureux, mon cher Prince, si j’osais parler!» [435]Буквально это означает: «Ах, я был бы несчастен, мой дорогой принц, если бы посмел заговорить!». Но слово «maleureux» имеет более сильное значение во французском языке, чем просто «несчастный», оно может означать также «проклятый», «злосчастный». В данном контексте оно, вероятно, означало, что в результате графа могло ожидать какое-то бедствие.
Существуют эзотерические традиции относительно тайн, которые посвященный может передать только своему духовному сыну или воспреемнику, и только в момент своей смерти. Поняв слова графа именно так, принц не стал настаивать, простился с графом и больше его не видел.
Хотя не сохранилось никакой переписки между Сен-Жерменом и принцем Карлом, Сен-Жермен мог писать ему или по его просьбе новости о графе мог сообщать кто-то еще. Принц Карл, очевидно, получивший подобное письмо, написал из дома своего брата фон Гаугвицу: [436]
«Ханау; 27 декабря 1783 г.
Граф Сен-Жермен чувствует себя то лучше, то хуже. Если, к нашему счастью, погода не станет более сырой, он сможет пережить зиму и продержаться до моего возвращения, чтобы дать последние наставления мне лично, а потом (если будет на то воля Божья) блаженно заснуть».
Немецкое слово «Auftrage» означает несколько больше, чем указания в обычном смысле, это именно последние наставления, передающие сокровенные тайны.
Глава 19
Масон, тамплиер или розенкрейцер?
Какие же сокровенные тайны должен был передать граф Сен-Жермен в час своей кончины принцу Карлу как своему духовному сыну, ученику и воспреемнику? Были ли это тайны мистического ордена, главой которого был Сен-Жермен, и если да, то какого именно? Первый ответ напрашивается сам собой — масонского! Но не все так просто. В XVIII веке существовало множество самых разнообразных духовно-эзотерических обществ. Да и масонство восемнадцатого столетия было весьма неоднородным.
Первым упоминанием франкмасонства во Франции считается полицейский рапорт от 16 февраля 1737 года, относящийся к «ordre de Frimasons». Во Францию масонство пришло из Англии, и его появление в Париже связывалось с приездом смещенного с трона короля Англии Якова II. Предполагали, что в Сен-Жермен-ан-Лэ, где он обосновался, некоторые сопровождавшие его придворные, в основном шотландцы, практиковали франкмасонство и посвящали в него симпатизирующих французов.
Однако вскоре в Лионе возникло течение противоположного направления. В этом городе парижское масонство, которое, благодаря поддержке католиков, стало деистским, а некоторые его течения и вовсе атеистическими, рассматривалось как поверхностное, многословное и политическое. Лионские франкмасоны занимались духовными материями.
Вдохновителем их был некто Мартинес Паскуалис, считавшийся испанцем или португальцем по происхождению, однако родившийся в Гренобле, вероятно, в 1727 году. Впервые о нем услышали в масонских ложах Монпелье, Тулузы и Фуа — там, где когда-то была страна катар, и где даже сегодня сохраняется память о мучениках — альбигойцах, казненных в 1208 году. Возможно, он использовал некоторые подлинные остатки древнего учения, объединив их в представленном им толковании с традициями гностиков и каббалистов. Он стал известен в ложах как учитель, провозглашающий водительство «Неведомых Высших», термин, напоминающий «Невидимую Коллегию», о своей принадлежности к которой веком ранее заявляли розенкрейцеры в своих манифестах. Он привлек к себе Луи-Клода де Сен-Мартена, молодого офицера, которому влияние Шуазёля помогло получить патент в полку в Фуа, и Жана-Батиста Виллермоза, торговца шелком из Лиона, города, в котором эти мистики основали свою ложу — общину «Elus Cohens». Не выходя полностью за пределы обычного масонства, они учили, что вначале был только Бог, а от него произошли духи. Некоторые из них вошли в материальные тела, так произошло, в свою очередь, и с человеком; человек должен был с помощью аскетической дисциплины и молитв воссоединиться с духом или Богом. Они считали, что все великие мировые религии содержали некоторые общие элементы божественной истины (тем самым предвосхищая современную теософию и суфизм), некоторые религии больше, чем другие, и что в официальном догматическом христианстве ключи были утеряны, поэтому для того, чтобы заполнить пробелы и верно интерпретировать христианское Писание, нужно было обращаться к другим традициям. Был разработан и принят некий ритуал, в конце которого кандидат, очистив свою моральную природу, после медитаций и молитв должен был пройти через «Великое Делание». Возможно, это было похоже на нисхождение Святого Духа, божественного наития, как ответ на человеческие устремления.
430
Копии этого и всех последующих писем были получены Джин Овертон Фуллер по специальному запросу из библиотеки Krakow, Universytet Jagellonski, Biblioteka Jagellonska, Sammlung Vamhagen.
431
Memoires de mon temps, le Landgrave Charles Prince de Hesse (Копенгаген, 1861). С. 136.
436
В книге La Franc-Maçonnerie en France des Origines à 1815, G. Bord. (Paris, 1908). C. 316, напечатано письмо, которое, как утверждается, написано принцем Карлом Виллермозу 28 мая 1784 года, где он сообщает, что Сен-Жермен умер в полном сознании, как заверил его Лoccay, и рассказывает об одном из своих последних с ним разговоров. «Он всегда действовал так, будто ничего не знал о масонстве или высшем знании, хотя за последний год множество деталей убедили меня в противоположном. Он признался, что встретил в Варшаве некоего Маршалла фон Биберштайна, считаемого предтечей Хунда, и на вопрос «Не обманул ли нас Хунд?» ответил: «Нет, он был хорошим человеком». Также, несмотря на то, что он никогда не признавал, что был масоном, он произнес нечто странное: «Le plus ancien des Maoris» — «Самый старый из масонов». (Это письмо будет приведено в следующей главе.) Если это подлинно, то имеет очень глубокое значение. К сожалению, Борд не сообщает, из какого источника взяты эти цитаты, и хотя, возможно, делает это по небрежности, нельзя быть уверенным, что он не придумал ее сам или некритично взял из источника, который проверить не мог. Джин Овертон Фуллер написала в Den Danske Frimurerorden, где хранится вся известная переписка между принцем Карлом и Виллермозом, но они не смогли найти никаких писем с указанной датой. Более того, этого письма там не обнаружил и современный голландский исследователь Г. ван Рейнберк, масон и автор книги Saint-Germain in de Brieven van zijn tijdgenoot den Prins Karel van Hessen Cassel, G. van Rijnberk (Den Haag, около 1944).