Действительно, ему обычно достаточно лишь улыбнуться в сторону дамы, чтобы соблазнить ее, и требовалось несколько приглашающих комплиментов, чтобы увидеть, как ее ноги раздвинуты.
Он не мог вспомнить, когда в последний раз ему отказывал кто-то — в чем-то — чего он хотел.
И вот он желал кого-то больше, чем когда-либо мог вспомнить, и, очевидно, ее любимым словом было «нет».
Того, что произошло, должно было хватить.
Ее вкуса. Он обещал ей это удовольствие.
Он был распутником, гедонистом и всем тем, в чем она его обвиняла.
По его собственному желанию. Пороки и жестокость, удовольствие и боль измерялись и контролировались приемлемыми дозами. Он видел, как грехи многих других людей были обращены против них самих. Теряют деньги из-за ставок. Тратят свое здоровье и получают сексуальные болезни. Теряю достоинство напиваясь или в наркотических эйфориях других веществ.
Он играл со всем этим и не запрещал себе ничего. Он управлял своими страстями, а не принадлежал им.
До настоящего времени. До нее.
Вероника Везерсток была опасным явлением. Одержимость, которую он чувствовал, нарастала в его крови, угрожая полностью захватить его.
Всю свою жизнь он провел в постели с женщинами, которые не могли иметь к нему никаких претензий. Ни к его телу, ни к его деньгам, ни к его времени, ни к его сердцу. Он также не стремился сохранить их, когда они у него были. Даже не любовница. Горстка влюбленных была достаточно занятной, чтобы с ними не раз поразвлечься. Но даже в этом редком случае, он сделал так, чтобы некоторые чувства никогда не были задействованы. И в тот момент, когда женщина собственнически поводила ресницами в его сторону, он исчезал, как дым в морском тумане. В этом отношении жизнь пирата была удачной. Счастливчик… И одинокий.
Почему она заставила его одиночество ощущаться не как свобода, а как тюрьма?
Тихий стук в дверь заставил его вздрогнуть, хотя он должен был догадаться, что это произойдет. Он оставил ее так внезапно, что даже не мог вспомнить, закончился ли у нее оргазм.
— Монкрифф? раздался нерешительный зов с другой стороны.
— Я еще на минутку, — прохрипел он, включив воду, чтобы вымыть руки и ополоснуть лицо, надеясь охладить лихорадку.
Что он собирался ей сказать?
Женщина уже не доверяла ему, по более веским причинам, чем он ей признался. Если бы он сказал ей правду сейчас, она бы в ужасе убежала от него.
Как он мог объяснить, что его настолько одолела похоть, что он почти потерял человечность? Что вид, и запах, и вкус ее удовольствия втоптали его истерзанное достоинство в грязь… Что он нашел быстро изнашивающуюся нить приличия и использовал ее, чтобы запереться здесь.
Он хотел захватить ее всеми возможными способами. Чтобы украсть ее. Заявите права на нее. Владей ею. Обладать ею. Только она. Всегда она.
Ему хотелось проникнуть внутрь ее тела, чтобы последний мужчина, у которого она была, не был монстром, за которого она вышла замуж. Зверь Себастьяна, выведенный из семени его предков-викингов, убедил его, что он может вышибить из нее память о любом мужчине. Мог бы превратить ее в сосуд для себя одного. Чтобы сформировать ее под свой член...
И даже это было не самое худшее.
Образы ее, обернутой в самые дорогие ткани, которые он мог предоставить, и драгоценными камнями, которыми бы он украсил ее, блестели в его воображении. Хотя он уткнулся языком в самые интимные части ее тела, его воображение вызвало другие фантазии.
Те, которых он никогда раньше не представлял.
Если бы он мог заставить ее кончить, смог бы он рассмешить ее? Сможет ли он заставить ее чувствовать себя в безопасности и защищенности?
Сможет ли он сделать ее счастливой?
Сделать ее своей?
Застонав, он провел рукой по лицу, изо всех сил стараясь стереть безумие.
Он не был мужчиной, которого женщина хотела бы удержать.
Стук раздался снова, на этот раз более настойчиво.
— Все… с тобой все в порядке?
Категорически нет.
Себастьян посмотрел вниз, туда, где его член болезненно пульсировал у края брюк. Даже тонкая ткань на ощупь напоминала наждачную бумагу на чувствительной плоти.
Возможно, если бы он освободил свое сдерживаемое желание, безумие отчасти утихло бы. По крайней мере, он сможет мыслить более ясно.
— Я сейчас вернусь…— Он вздохнул с облегчением, расстегнул брюки и выпустил ствол в руку.
—Себастьян?
“Да. Скажи мое имя!” Колонна изогнулась в его руке, капля влаги стекала с края плоти.
— Одну минутку, графиня, пожалуйста, — умолял он. Я не могу…
Дверь открылась, и она стояла, молча оценивая его.
Его мозг полностью замер при виде нее. Раскрасневшаяся от страсти, с бледной кожей, окрашенной тенями, она была чистейшим видением, а он — вульгарной кошмаром.
И все же Себастьяну ничего не оставалось, как оставаться таким, какой он был. Одна рука на раковине, другая на плоти. Боже, но даже мозоли на его ладонях были пыткой.
Её взгляд опустился на его руки. Такой мягкий. Уступчивый.
— Мне нужно, чтобы ты ушла, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Вместо того чтобы отвернуться, она сделала шаг вперед, ее глаза одновременно были горячими и мягкими.
— Я знаю, что тебе нужно.
Себастьян всегда был человеком действия, но он обнаружил, что застыл в неподвижности, когда она потянулась к нему, сначала коснувшись его плеча, ее пальцы ощущались теплыми и робкими сквозь тонкую рубашку. Их взгляды следили за ее рукой, пока она гладила изгиб его бицепса до локтя и прослеживала вены на предплечье до запястья.
Они оба затаили дыхание, когда ее прохладные пальцы соединились с его. Ее прикосновение пронзило его член, словно удар молнии, плотно прижав его яйца к телу и вызывая непроизвольную конвульсию чистого электрического удовольствия.
Он отпустил себя в ее более мягкую и гладкую хватку с беспомощным, бессловесным звуком.
Она присоединилась к нему перед зеркалом, ее лицо было одновременно безмятежным и понимающим. Доброжелательный и смелый. Самая красивая женщина на Земле. И он?
Проверив свое отражение, он быстро отвернулся. Что это было за существо, которым он стал? С дикими глазами покрасневшими от безрассудного страха. Блеск пота на линии роста волос. Каждый мускул на его широких костях, напрягся в маске мучительного блаженства.
Как раз в тот момент, когда он подумал, что больше не может терпеть, ее голова опустилась, исчезая из поля зрения стекла.
Убрав руку с раковины, его тело повернулось к ней лицом, когда она заблокировала дверь складками ткани своих золотых юбок и опустилась на колени.
Святой Боже!.
Обычно он подталкивал щедрую возлюбленную греховными поощрениями, запуская пальцы в ее волосы и массируя кожу головы. Касаясь ее рта, погружая в него кончики пальцев.
Но он ничего из этого не сделал, поскольку ее рука нежно обнимала его, а рот дразняще отрывался.
Когда ее дыхание коснулось пульсирующего кончика его члена, его колени ослабели.
Когда она скользнула мягкими любопытными губами по толстой головке, они полностью подогнулись.
Он поймал себя на том, что ударил ладонями по каждой стене сбоку, давя, как Самсон, – надеясь, что эти барьеры выдержат.
Ничто в ее движениях не было особенно умелым или уверенным, и в этом он находил еще большее удовлетворение. Ее губы были полными, рот гладкий и горячий, скользкий и сочный. Ее язык, неуверенный и любопытный, находил волнующие маленькие выступы и чувствительные вены под тонкой кожей, натянутой на плоть. Каждый удар вызывал в нем бредовые ощущения, вызывающие головокружение.