— Я не имею права об этом говорить, — осторожно возразил Восклицательный Знак.
— Знаю, — произнес, как пригрозил, Пан. — Так решили авторитеты на сходке. Но там речь шла только о тех, кого вы принимали по их рекомендациям. А я прошу дать информацию о вашем, так сказать, левом заказе.
— Левых операций не делал. — Хирург уже был испуган.
— Зачем нам ссориться? — смягчил свой напор Пан. — Назовите цену. Я готов заплатить по-царски. Вот его фотография, сделанная до операции. Вспоминаете?
Восклицательный Знак от страха готов был превратиться в вопросительный. Он знал, что ссориться с Паном и вправду опасно.
— Я могу описать, каким он стал после операции. А фотографию… паспорт… делали другие.
— Договорились. Садитесь, пишите. А с «другими» встретятся мои помощники.
Вечером Пан позволил себе выпить бутылку музейного хереса, принесенную из подвалов ресторана «Три толстяка». Устроил маленький праздник. В лежащей перед ним папке было все: подробное описание внешности, фотография и новая фамилия Гипнотизера.
С минуты на минуту должен был появиться Стинг и доложить о выполнении задания.
Но Стинг уже в дверях беспомощно развел руками.
— Облазили, обзвонили все гостиницы, все места, где он мог остановиться…
Пан тяжело задышал, понуро уставился в стену. Хорошо известный Стингу признак нарастающего гнева. Сейчас громыхнет.
— Снимай штаны! — грозно рявкнул Пан, стягивая ремень со своих брюк.
— Да ты что?! — ужаснулся, возмутился Стинг, но все же начал медленно расстегивать пуговицы.
— Быстрей! Ложись!
Стинг, все еще не веря в дикое намерение Пана, опустился на колени, лег животом на стул…
Ремень взвизгнул, оставив жгучую боль и вечную обиду в Стинге. Он закрыл глаза, сжал губы, заскрежетал зубами…
От дверей мелко застучали каблучки.
— Глеб появился! — Вера выкрикнула и замерла, глядя, как вскочил Стинг, натянул штаны, начал быстро застегивать ширинку…
Понурый взгляд Пана передвинулся на нее.
— Сама видела?
— Нет. Вчера Ерофеич слышал его голос… Говорит…
— Говорит! Говорит! А ты уши развесила… Ерофеичу двести пятьдесят лет… Он уже и другие миры слышит…
Озлобленный голос Пана не смутил ее.
— Во-первых, не двести пятьдесят, а семьдесят пять. Сегодня исполнилось. А во-вторых, он уверен, что это был Глеб.
Пан снова отыскал взглядом точку на стене. Долго задумчиво изучал ее. Наконец оторвался, скомандовал:
— Давай сюда Ерофеича! А сама исчезни. — Повернулся к позорно сгорбившемуся Стингу. — Сотвори злого ерша под видом шампанского.
Произошло неожиданное интересное превращение Пана: он пошел навстречу Ерофеичу раскованно дружелюбный, улыбающийся.
— Рад, очень рад вас видеть… Пригласил, чтобы поблагодарить за добросовестную службу, с юбилейной датой поздравить. Все-таки семьдесят пять. Прекрасная вершина зрелости. Завидую. По-хорошему завидую. — Он взял со стола несколько крупных ассигнаций, протянул старику, — Примите от нас премию. Заслужили. Присядьте на минутку. Соблаговолите бокал шампанского со мной. За ваше здоровье.
Разрумянившийся от смущения Ерофеич молодецки прищелкнул каблуками.
— За честь почту.
Опустился торжественно в кресло, разгладив свою всклокоченную бороду. Хрустальные бокалы разнесли по залу искристую мелодию. Ерофеич выпил, отер ладонью усы.
— Повторим? — Пан был ласково настойчив, — Обязательно повторим!
На стол опустился второй бокал шампанского, приготовленный по рецепту Стинга.
— Какая честь! Какая честь! Благодарствую.
— Как работается, дорогой человек? — перебил Пан уже слегка опьяневшего Ерофеича.
— Премного рад. Доволен-с.
— Как семья, никто не болеет?
— Никак нет-с, все здравствуют.
— А вы как себя чувствуете?
— Слава Богу, отменно.
— К новой директорше привыкаете?
— Привыкаем-с.
— А прежнего вспоминаете?
— Как же, как же, вспоминаем. Всем пригож был Глебушка.
— Куда ж он пропал, бедолага? Так плохо без него!
— Плохо, плохо. Все тоскуют по Глебушке. Только вот на днях… — Ерофеич нетвердой рукой поднял бокал, сделал два глотка и поозирался вокруг — как бы чужие не подслушали его секрет.
— Что «на днях»? — поторопил Пан.
— На днях пришли к нам два гостя, — придал Ерофеич своей речи хмельную таинственность. — Один ко мне обращается: «Привет, Ерофеич!» Откуда меня знает? Голос вроде знакомый, а я его впервой вижу. Память-то у меня еще крепкая. Кто придет — никогда не забуду. Полдня вспоминал я. И как ударило: Глебушкин голос! Его! Ну хоть на кресте распните. Не ошибаюсь я.