— Сделаем. Потерпи минутку. — Долгой была эта минутка. — А ты не ошибаешься? Полковник Кречетов есть. Старшина есть. А капитана Кречетова у нас нет…
Кондауров недоумевал. «Кто же ко мне приходил? Как миновал охрану?.. И все-таки где-то я сталкивался с этим капитаном».
Пальцы сами рванули ящик стола, нашарили магнитофонную кассету, которую принес Шеленбаум.
И заговорил Гипнотизер. И заговорил капитан Кречетов!
Кондауров едва не задохнулся от прилива обезумевших чувств и тут же захохотал, освобожденно, счастливо, ликующе… «Ты здесь, дорогой мой Гипнотизер! Рядом! Даже в гости заглянул. А я-то предполагал. Ох, стервец, ох, поганец, ох, наглец! Ну, ничего, теперь-то мы с тобой свидимся…»
Все еще посмеиваясь, он начал крутить телефонный диск.
— Зайди ко мне, лейтенант. Быстренько! Нет, погоди. Позже приглашу.
Как раскаленные капли воска, вдруг стали его обжигать падающие сверху звуки уже знакомого голоса: «…Он работает на Пана… За тысячу долларов в месяц».
Побежали постыдно жаркие картины. Допросы, допросы. Поездки в институт, в ресторан. Просмотр фильма. И везде рядом он, этот лейтенантик. Вот почему Пан знает о каждом шаге Кондора!
И снова указательный палец завертел телефонный диск.
— Можете принять меня, товарищ генерал? Да, срочное и гнусное дельце. У нас объявился стукач.
Глава 27
Интерьер с двумя трупами
Рано сатана наполнил комнату торжествующим хохотом. Рано возликовал: «Я победил Тебя, Галилеянин!»
План покупки ресторана, предложенный Виктором, был лаконичен и прост. Он едет к Вере, убеждает ее, что ресторан надо продать, затем едет с ней в нотариальную контору, где их ждет Глеб с готовыми для подписи документами.
— Как-то это не в моих правилах, — заколебался Глеб.
— А с вами по правилам поступили? — грубовато спросил Виктор.
— То они, а то я…
Но Виктор был настроен решительно.
— Каждый мерзавец должен получить по заслугам. Мы никого не грабим, мы возвращаем свое. По людской морали это законно. А если мы втянемся в судебный процесс…
— Нет-нет, только не суд, — поспешил согласиться Глеб.
— Тогда к черту нравственные терзания! Езжайте в нотариальную контору и ждите нас.
В кабинете Веры было произнесено вслух только «Здравствуйте!» Минуту спустя она закинула на плечо тонкий ремешок дамской сумочки, обрадованно пожаловалась Виктору:
— Как надоел мне этот ресторан! Продать его, получить хорошие деньги и уехать. Это ж мечта! Об одном прошу: ничего не говорите Пану, пока я не окажусь в Париже, обещаете? Я верю! Вам я верю… Пошли!
Процедура купли-продажи прошла также быстро. Глеб и Вера подписали документы, проследили, как ставились жирные зеленые печати, и пожали друг другу руки.
Нотариус любезно предложил Глебу:
— Все. Документы у вас. Теперь можете передать клиентке деньги…
Глеб растерянно оглянулся.
— А они уже у меня! — бодро воскликнула Вера под напряженным взглядом Виктора.
Она была свободна, она была счастлива, она светилась той наивной девичьей свежестью, которой вожделенно любуются мужчины. Виктор смотрел на нее и не мог понять, что его мучает: гнев? Обида? Горькое сожаление?
На улице Глеб толкнул его локтем.
— Обмоем?
— Еще как! — выдохнул Виктор, освобождаясь от смутного тревожного ощущения. — Куда пойдем?
— Как куда? Ко мне в ресторан!
Они и не подозревали, что у противоположного тротуара Стинг, замерший на заднем сиденье машины, торопливо сказал шоферу:
— Вышли! Давай за ними!
Их настигли в вестибюле «Трех толстяков» на глазах изумленного Ерофеича. Виктора ударили сзади тяжелой дубинкой, а Глеба скрутили и первым поволокли к выходу…
Открывшиеся глаза встретили глухую темноту. Ощущение такое, словно лежишь в тесном гробу — ни пошевелиться, ни вздохнуть полной грудью. Боль от удара вытеснилась наружу, но еще кружила, не желая уходить, где-то над макушкой. Сознание констатировало полную безысходность, из которой один путь — к предсмертной агонии. Но жуткая безысходность тянулась долго, так долго, что из груди невольно вырвался крик. Виктор сжался, рванулся. И тут же откуда-то пробился тусклый свет. Как надежда… Как избавление…
Он увидел, что голова его втиснута в какой-то металлический колпак с продолговатой прорезью справа, а шею, грудь, поясницу, ноги стягивают жесткие веревочные путы.
— Жив-здоров, Виктоша? — донесся сбоку доброжелательный голос Пана, — Извини за такой прием. Но ты же сам не хотел по-хорошему. Глянь, пожалуйста, в щель.