— Остынь, Стинг. Ничего ты со мной не сделаешь. А вот в наших папках навсегда останутся свидетельские показания, как Стинга пороли розгами.
— Ремнем! — взвился Стинг.
— Розгами или ремнем — какая мне разница? Пусть суд выясняет детали. Да и в тюрьме, сам понимаешь, придется тебе рассказать все подробно. Надо ж будет чем-то развлечь зеков. Честно говоря, я б на твоем месте о вышке мечтал, чтобы уйти от позорища…
— Кончай изгаляться, мент! — взревел Стинг.
— Зачем так? Я правду говорю, — печально и сочувственно вздохнул Кондауров. — Порол твою задницу Пан? Порол. Любовалась этим зрелищем одна привлекательная женщина? Любовалась.
Стинг грыз нижнюю губу, смотрел злобно, затравленно, дышал тяжело, часто. Из отчаявшейся души вырвалась мольба:
— Слушай, Кондор, ты человек. Выброси это из дела.
— Не могу, — с горьким сожалением развел руками майор. — Это значит, и Пана, и свидетеля дружеской экзекуции надо выбрасывать.
— Их оставь. Меня выброси…
— А если судьи скажут: «Почему не установили человека, которого пороли? Найти и представить нам его!» Еще больше сраму будет. А в зале потом как хохотать будут, представляешь?
— Сука ты! — огрызнулся Стинг.
— Ну, зачем оскорбляешь? Незаслуженно. Я ж тебе помочь хочу. Чтоб был готов ответить на любой вопрос, — продолжал издеваться Кондауров. — Вот, например, судей обязательно заинтересует, один раз он тебя высек или сек регулярно, за любую оплошность?
— Один! — рявкнул Стинг, дрожа всем телом.
— А чем докажешь, если спросят?
Разъяренный Стинг кипел, готовый броситься на Кондаурова. Майор заметил это, сказал философски-раздумчиво:
— Да, хорош у тебя был друг, такого, конечно, предавать нельзя…
И тут с надрывом вырвалось у Стинга:
— Век ему, гаду, не забуду. Ремнем, как дошколятку.
— Какой век? — удивился Кондауров. — Пана уж нет. Да и ты со мной прощаешься. Кончилась ваша дружба с мочеными розгами.
— Ремнем! — гаркнул Стинг.
— Ну хорошо, хорошо, ремнем. Давай кончать наш разговор. Только учти — по-дружески предупреждаю: если ты все станешь отрицать, то на суде только о твоей поротой заднице и будут говорить. Со всех сторон этот пакостный факт рассмотрят. Какой ремень был? Больно ли бил? Что он говорил при этом? Кричал ли ты? Как быстро зажили рубцы?..
— Прошу тебя, заткнись, мент! — Уже не было злобы, одно отчаяние звенело в голосе Стинга. — А если я все расскажу? Выбросишь? И ремень… и треп свидетеля.
— Смотря что расскажешь, — уклончиво ответил майор.
— Все! Чтоб без позора.
— Ну, если все, то, конечно, смогу.
— Давай бумагу! — вскочил Стинг со стула. — Клянусь, никогда бы не сдал, если б он не выпорол.
Через два дня Кондауров взял у ехидного подполковника, сияющего, как подсолнух на солнце, показания Стинга. Выписал для себя фамилию, адрес, номер телефона подпольного хирурга.
Теперь многоопытный читатель, освоивший десятки детективов, и сам легко вообразит, как профессиональный сыщик, получив информацию от хирурга, повел свой нелегкий розыск. Заметим только, что, к сожалению, не скоро он добрался до таинственно пропавшего Гипнотизера…
Глава 31
Ворованный воздух
«Утопия» в переводе с греческого означает: «Место, которого нет».
Старенькая «тойота» наконец влетела в извилистый зеленый туннель, оставив позади гремящий голосами город.
— Настройтесь на долгий путь. Часа три-четыре ехать, — предупредил портье, устремив брови вперед, на каменистую дорогу.
Виктор расслабился, вытянул ноги, закрыл глаза.
— Я должен рассказать вам про деда, — спустя несколько минут заговорил портье. — Он тихий и добрый, хотя и выглядит немножко сумасшедшим. Пятнадцать лет там живет. Ночью работает, днем гуляет по лугам, по лесам. Когда спит, когда ест — не знаю. Один раз в месяц я завожу ему продукты. Хватает с избытком. В город не затянешь. «Там, — говорит, — моя смерть».
— Вы сказали: «работает»? — заинтересовался Виктор.
— Как одержимый! — В голосе портье пробилась трогательная родственная гордость. — Знаете, мой дед когда-то был известной в мире персоной. Он свободно говорил на пятнадцати языках, считался лучшим знатоком эсперанто. Но не этим он прославился. Его научным увлечением были пословицы. Он написал десятки книг, сотни статей. В Нью-Йорке дважды издавалась его монография «Мудрость и разум объединенных наций».
— Приятно, когда внук говорит о деде с такой теплотой, — заметил Виктор.
— А как же иначе? — признательно задвигались брови. И портье заговорил с такой доверительностью, с какой говорят лишь ночью в вагонном купе. — Это моя боль и моя радость. Я сам закончил филологический факультет, хотел продолжить его дело… но жизнь, видите, какая. Портье в десять раз больше зарабатывает, чем филолог. Ну да не обо мне речь. Сейчас я расскажу, почему дед сбежал в горы. Его мировой известности завидовали ученые из Академии наук. Чинили всякие препятствия, делали гадости. Ну, например, часто не пускали за границу на симпозиумы, совещания, съезды. В 1974 году президент международного фольклорного общества Арчел Тейлор подал в отставку. Фольклористы мира предложили избрать на эту должность Сергея Даниловича Мостопалова, моего деда. Академия, конечно, отказалась оплатить его поездку на съезд. Тогда один финский профессор переслал свои деньги на дорогу. И что ж вы думаете? Наши власти по просьбе академиков не дали ему заграничного паспорта. Об этом диком случае писали многие иностранные газеты.