Они сидели за круглым корейским столиком, украшенным взлетающими перламутровыми аистами. Глеб, Шеленбаум и Кондауров. Перед ними бутылка армянского коньяка и тарелочка с лимонными кружочками. Раскованно шумел ресторанный зал, а здесь, за высокой сиреневой ширмой, повисла пасмурная подавленность, какая бывает при первой встрече после большой общей беды.
— На полдня опоздал… Всего на полдня, — произнес Кондауров мрачно, явно в укор самому себе. — А теперь попробуй найти его в этих горах…
— А может, хорошо, что опоздали, — грубовато откликнулся Глеб, — Вы же могли предложить ему только тюрьму…
Шеленбаум беспокойно задвигался, сделал слабое умоляющее движение рукой, как бы предотвращая возможную ссору.
Однако до майора, видимо, долетело лишь последнее слово, и он повторил это слово, задумчиво, будто стараясь осмыслить его:
— Тюрьма? При чем тут тюрьма? A-а… — Он расправил плечи, горько усмехнулся. — Сейчас я вас удивлю. — Помолчал и, не сбрасывая с губ кривую улыбку, продолжил: — Предлагаю вместе перелистать дело, которое мы завели на Санина. Первым уголовно наказуемым поступком было ограбление хирурга. Так вот, он заплатил за операцию в два раза больше. Дальше. Продавщице магазина «У Алины» он деньги вернул с процентами. Остается банк. Серьезное преступление. Но лично он из этих денег ни цента не истратил, все они вернулись в хранилище. Что еще за ним?
— Казнь этого… как его… Пана, — напомнил Шеленбаум и заморгал испуганно, словно совершил недозволенное.
— Да, Пана, — подтвердил Кондауров, — Здесь бы я…
— Он не убивал! — сорвался выкриком Глеб. — Это я опустил рубильник…
— Вы? Это для меня новость, — ощупал его взглядом Кондауров. — Вы так вы. А кричать-то зачем? Люди никогда не кричат, когда делают доброе дело. Искренне скажу вам: спасибо! Опередили меня. Я сам хотел эту гадину прикончить. Ждал случая, чтобы выстрелить вторым.
— Но вы по долгу службы.
— А вы по долгу совести. Пусть меня выгонят из милиции, но за Пана я вас даже в качестве свидетеля не привлеку.
Шеленбаум восторженно онемел. Дотронулся благодарно до локтя Кондаурова.
— Конечно, можно найти в наших законах статьи, по которым Санину грозило заключение, — снова заговорил Кондауров. — Но я последние дни гонялся за ним, чтобы поговорить по душам. И пожать ему руку, поздравить, что победил меня в честном поединке. Таких соперников уважать надо.
— А я преступником себя чувствую, — тихо сказал Глеб, постукивая пальцем по перламутровой птице, как бы побуждая ее взлететь. — Залез по уши в ресторанные дела и забыл о нем. А ведь он в моей жизни единственный друг. С ним я был откровенен. При нем мог рассуждать вслух. Сейчас только понял: он не ресторан, а жизнь мне вернул.
Глеб жадно выпил. Кондауров чуть-чуть отхлебнул. А рюмка Шеленбаума поднялась, поколебалась над экзотическими птицами и опустилась.
— Мне иногда кажется, что кто-то, повелевающий всеми нами, вселил в него этот дар. Ради выполнения важной миссии. — Глеб сосредоточенно, почти ритуально наполнил свою рюмку. — Но если так, то почему не помог ему?
— У Владимира Высоцкого есть такое суждение: «А ясновидцев, как очевидцев, всегда сжигали на кострах».
Это сказал Шеленбаум.
Глеб резко повернулся, словно рядом с ним заговорил глухонемой.
— Не милиции, не зверюг-бандитов он испугался. Против него поднялась другая страшная сила. Против него в страхе восстал весь род человеческий. Осознайте: весь род человеческий против одного! Подобного не знала история…
Теперь и Кондауров с пристальным вниманием смотрел на ожившего старика.
— Помните, как был наказан Актеон за то, что подглядывал из-за кустов за купающейся Артемидой? Миф как бы опустился на землю. И здесь этой жертвой стал Виктор Санин…
В небольшом пространстве за ширмой сжалось напряжение.
— Сейчас все объясню, — поспешно защитился Шеленбаум от возможных иронических реплик, — Когда я получил кассету, на которой был записан мой разговор с Виктором Саниным, меня стали одолевать грустноватые раздумья о том, как мы, люди, отнесемся к его феноменальным способностям… Честно говоря, я смутно предчувствовал трагическое завершение.
Шеленбаум взволнованно отодвинул рюмку, словно она мешала ему говорить, и продолжил, стараясь вызвать доверие:
— Вы знаете, что каждый из нас окружен биополем. Оно невидимо воссоединено с биополями других людей, находящихся в ресторанном зале, живущих в городе, стране, на всей планете… Получается, что мы — крохотные живые элементы огромного информационного пространства, в котором происходит постоянное универсальное взаимодействие. Все существует во всем и все помнит обо всем. Из этой безмерной кладовой черпают сведения многие одаренные экстрасенсы. Разум же ординарных людей, таких, как вы и я, пассивен, он не способен извлечь из общей кладовой какую-либо информацию.