— Значит, остался шестой, неизвестный, кто тоже узнал, что находится у вас в сундучке…
Николай Николаевич одобрительно усмехнулся и глянул на Сергея с интересом.
— Догадываетесь, почему я вам это рассказываю?
— Хотите, чтобы я начал неофициальный розыск, — ответил Сергей.
Видимо, слова его прозвучали не очень дружелюбно, так как Николай Николаевич протестующе замахал руками:
— Нет-нет-нет! Зачем на вас перекладывать свои беды? Но совет умного и знающего человека мне необходим.
Сергея охватило вялое разочарование. Может, уйти? Он даже представил себе, как встает, как открывает дверь своей квартиры и вновь садится за письменный стол, на котором в привычном беспорядке разбросаны книги, журналы, бумаги. Но, встретив грустновато-просительный взгляд Климова, приглушил в себе возбужденное искушение и сказал примирительно:
— Не знаю, что вам и посоветовать. Умер во мне охотник…
— Нет, не умер! Это я вижу, — обрадованно воскликнул Николай Николаевич, — И уверен: пока я говорил, вы мысленно выстраивали свои версии… Даже сказали о шестом, неизвестном.
— А может, сундучок унесли не в тот вечер, а позже? — Сергей спросил заинтересованно, чтобы уважить хозяина, хотя в действительности его совсем не занимала эта история.
— Вполне возможно. Мы с Глафирой в тот же вечер уехали на дачу. А пропажу я обнаружил в понедельник.
Сергей терпеливо продолжал проявлять свое неравнодушное участие:
— В какое время?
— Часов в пять, когда вернулся с работы… Ага, втянул вас в расследование? — засмеялся Николай Николаевич.
— Когда вы вернулись, дверь была закрыта?
— Да.
— Больше ничего не унесли?
— Ничего. На столе лежали золотые запонки. Их не взяли. Ему нужен был только сундучок… Ох, если бы вы знали, как тяжела эта утрата! — последние слова он произнес сокрушенно, горестно. Затем продолжил чуть виновато: — Сегодня я приглашаю всех пятерых. Приходите и вы. Посмотрите, послушаете, может, кто из них выдаст себя… Вам со стороны это легче заметить…
10
— Все в сборе, — заговорщически шепнул Николай Николаевич, склонившись перед Сергеем в старомодном галантном поклоне.
Гости Климова встретили его снисходительно-равнодушными взглядами. Маститость, довольство были в их раскованных позах, выражениях лиц. Они расслабленно отдыхали в просторном кабинете своего именитого коллеги, слегка уставшие от славы и угодливых почитателей.
Это ощущение было настолько сильным, что Сергей смущенно и робко остановился в дверях. Но Николай Николаевич, уловив его растерянность, властно пророкотал на всю комнату:
— Прошу любить и жаловать. Мой сосед. Сергей Андреевич Ильин. Тоже ученый, юрист, бывший работник милиции. — Потом, взлохматив пятерней седую гриву, повернулся к сидевшему у окна худощавому чопорному человеку с тревожными глазами. — Алябин Степан Гаврилович, профессор, а по совместительству — большой пройдоха и дипломат. Играючи покоряет любые научные вершины и… женщин.
Алябин показал в улыбке два ряда стройных юношеских зубов.
— Идем дальше. — Николай Николаевич положил руку на плечо седовласого, седобородого старичка, чье лицо было густо переплетено мелкими морщинами. Он вдруг напомнил Сергею засушенный цветок, который неземная сила одухотворила добрыми любопытствующими глазами. — Гроза и совесть нашего института — ректор Коврунов Даниил Петрович, членкор, точнее — без трех секунд академик. Сказал бы я еще… но не буду, не буду. Сегодня он не в настроении. Зачем понапрасну бередить душу своего начальника?
Коврунов привстал, со светской любезностью кивнул и преданно глянул на Николая Николаевича. В нем чувствовался тертый, закаленный в перепалках чиновник (из тех старых грозных статских советников), который мог быть и мягким, располагающим к себе собеседником, и жестким руководителем.
— Стельмаха представлять? — спросил Николай Николаевич у Коврунова. — Как ваше мнение, уважаемый ректор? Молчишь?.. Представляю. Профессор Стельмах — герой войны, герой науки, герой газетных очерков и герой наших институтских будней. За его плодотворную подрывную работу в институте я бы ему еще один воинский орден вручил. Нет, правда, Иван Никитич. Ты генератор идей, ты катализатор, без тебя наш славный коллектив ряской бы покрылся, лягушатником бы стал. Лично я тебе признателен за это.
Нескладный, длиннорукий Стельмах слушал Николая Николаевича, воинственно выпятив нижнюю губу. В какой-то миг он хотел улыбнуться, но улыбка получилась жалкой и кислой.
За словами Николая Николаевича, за вымученной, скомканной улыбкой Стельмаха, за жестким, колючим взглядом ректора явно скрывался глубокий конфликт, бушевавший давно, не угасая. Сергей это видел, чувствовал, только не мог понять, объединяет этот конфликт сидящих в кабинете или разобщает, как противников.
— А что о тебе говорить, Захарка, прости, Захар Федотович? — обратился Николай Николаевич к квадратному тяжеловесу, который заполнил собой широкое кресло — даже тесновато ему в нем было. Тяжеловес поднял набыченную голову, в его маленьких глазах сверкала молнией ирония, — Нечего говорить. Ты у нас вечный доцент. Был до нас доцентом, будешь и после нас. Ты вечный, как Кавказские горы…
Как серая бесплотная тень, вплыла в комнату Глафира Николаевна, сестра Климова, двигая перед собой сервировочный столик с холодными закусками. Молчаливая, казалось, лишенная каких-либо чувств, с поддельной вежливо-скорбной улыбкой на лице. Оставив столик посреди кабинета, она по-монашески опустила голову и тихо удалилась.
После ухода Глафиры Николаевны в кабинете возникла неловкая, напряженная тишина. Захар Федотович заговорил первым:
— Юристы всегда приходят вовремя и вносят порядок в людские отношения. Внесите и вы, защитите мою простенькую аксиому: «Интеллигент — это человек, который профессионально занимается умственным трудом».
— Ер-р-рунда! — возмущенно, с целой россыпью «р» произнес Стельмах. Он как бы прихлопнул этим обидным словом все сказанное ранее, — Интеллигент — это прежде всего яркая творческая личность. А интеллигентность — это жизнь, функция оригинальной личности. Интеллигент не умеет ходить в строю, не умеет петь общие песни, не умеет дружно со всеми кричать «ура!» на демонстрациях.
Коврунов сухо, недобро рассмеялся:
— Слушаю тебя, а перед глазами возникает сад, где гуляют пациенты психлечебницы. Там такие оригинальные личности…
— Правильно, Даниил Петрович! — обрадовался Стельмах. — Ты верно подметил: шизофреник и интеллигент — аномалия. Шизофреник — отклонение в одну сторону, интеллигент — в другую. А посередине вышагивает бодрая, оптимистическая масса дипломированной серости. Согласен?
— Нет, — твердо парировал Коврунов.
— Значит, ты считаешь интеллигентом компилятора, раскладывающего по полочкам то, что уже открыто? Добросовестного комментатора чужих идей? Старательного чиновника, умеющего четко выполнять указания?
Николай Николаевич с шутливой грозностью приблизился к Стельмаху и сказал нарочито зловеще:
— Чего это ты затеял? Хочешь Коврунова из интеллигентов вышибить? Не выйдет, не дадим!
— Да при чем тут Коврунов! — отмахнулся Стельмах. — Мы все здесь…
— Что мы? — еще ближе подступился к нему Николай Николаевич. — Говори прямо! Интеллигенты мы или нет?