– Господа, – он знал, что голос его звучит хрипло от вина. – Вы плохо представляете, что затеваете, похоже, что сам диавол захватил ваши умы. Я верен, королю я доверился охотно, и взамен он дал мне леди Эдит, мою жизнь, и прибавил к моим землям Нортумбрию. Он сделал меня своим родственником и соратником, как я могу его предать?
Губы Роджера растянулись в ухмылке.
– Он не стоит нашей верности, твоей и моей, неужели такие вещи могут нас остановить?
Вальтеоф посмотрел на него с отвращением, как будто впервые увидел сына Фиц Осборна, тщеславного, гордого и жадного.
– Тебе не понравилась песня моего поэта о том, что эта ночь не подходит для свадебного пира, ну что ж, я говорю тебе, нет еще песни о сладости предательства. Даже язычники презирают предателей. Неужели вы отводите мне роль Иуды?
– Ты не считал это предательством, когда боролся в Йорке, – прорычал Ральф, – И перед этим ты клялся Вильгельму в верности.
– Я знаю, – Вальтеоф почувствовал, как жар заливает его щеки. У него было ощущение, что его загоняют в ловушку. – Но он простил мне это, и я поклялся никогда больше не поднимать свой меч против него снова, и я не подниму, – Он перевел взгляд с одного на другого, увидел их пораженные лица. Они были уверены в его согласии! Он разозлился, что они посвятили его в такое дело, считая само собой разумеющимся, что он согласится. Он наклонился вперед: – Разве вы не знаете, вы, нормандцы, что по нашим законам предатель платит своей головой? По крайней мере, ты, мой господин Ральф, должен был бы это знать.
Граф рассмеялся:
– Никто не может потерять свою голову, пока его не поймали, или он не струсил. О тебе я такого не думаю, Вальтеоф.
Он опять весь вспыхнул:
– Если бы это не была твоя свадьба… Но нет, мне не нужно оправдываться. Я не опорочу свое имя предательством. – Ему быстро представилась комната в Йорке и последнее наставление его отца: «С честью носи свой щит, белый, как лебединое перо». Хотя он и был тогда ребенком, в памяти все оставалось живым, и он задрожал. Бог знает, он уже достаточно зла совершил в Нортумбрии, чтобы прибавлять к этому еще и предательство. – Мое имя будет опозорено на весь христианский мир, – добавил он, окончательно отвергая их предложение, – и я не хочу такого клейма.
Они отшатнулись, и минуту никто не произносил ни слова. В зале ели, пели, смеялись, дикий шум наполнял все помещение, и никто, казалось, не замечал напряженного молчания за господским столом. Вальтеоф схватил чашу и снова выпил. Как-то ему надо выбраться из этого кошмара, сбежать невредимым из этой ловушки, а то, что это ловушка, он теперь точно знал. Он чувствовал на себе их взгляды, видел тревогу и страх на их лицах. После всего того, что они тут наговорили, позволят ли они уйти ему живым? Он огляделся: пестрые одежды, яркие хоругви на стенах, разукрашенные ставни, жар и дым, свет свечей, и он был благодарен тетке леди Эммы, которая в этот момент вошла в зал.
– Ваша невеста ждет вас, мой господин, – улыбаясь, сказала она Ральфу. – Прошу вас приготовиться для брачного ложа.
И снова вино пошло по кругу, и затем окружили Ральфа, и повели его в комнату, где он должен был раздеться. Там они закрыли дверь, и Роджер навалился на нее спиной.
Они убьют меня, подумал Вальтеоф, и огляделся в поисках лазейки, но их было четверо, а он безоружен. Святый Боже, если бы при нем был его боевой топор, он сразился бы с сотней нормандцев, но у него не было с собой даже ножа, он забыл его на столе. Его люди в зале, и из этой маленькой комнаты нет другого выхода, только через дверь. Но никто не двинулся, чтобы наложить на него руки. Вместо этого Шэлон де Гуитри налил вина в чаши на маленьком столике. И протянул одну Вальтеофу.
– Пей, мой господин.
Вальтеоф взял чашу и тяжело опустился на стул. Благоразумнее было бы отказаться, чтобы сохранить еще оставшуюся бдительность, но привычка взяла свое. Весь вечер он пил добрый английский эль, но это французское пойло сразу ударило ему в голову и скрутило его желудок, и все-таки он недостаточно выпил, чтобы найти выход из этого ужасного положения, из этого места и этой ситуации. Он безмятежно выпил и налил себе еще. Де Гуитри рассмеялся и переглянулся с Герленом де Пуасси. Ральф начал раздеваться, складывая свои тяжелые одежды на сундук, а де Гуитри вытаскивал из-под графа мантию, которая должна была покрыть наготу жениха. Роджер оставался у двери. Наконец, он произнес:
– Граф Вальтеоф, мы не позволим уйти тебе отсюда после того, как мы посвятили тебя в наши планы.
Вальтеоф уставился на чашу в своей руке. Возможно, они замыслили его отравить, и в том вине, которое он выпил только что, был яд. Он посмотрел на остатки красного густого вина с виноградников Луары и внезапно отшвырнул от себя кубок. Остатки вина расплескались по полу, а кубок со звоном откатился к стене.
– Да, мессиры? – произнес он. Он чувствовал себя больным от вина и странно легким. – Продолжим. Вам нужна моя жизнь?
Роджер рассмеялся:
– Не жизнь. Только молчание.
– Молчание?
Герлен де Пуасси подошел и встал над ним:
– Да, мой господин, ты можешь причинить нам неприятности, не так ли? – У него было зловещее выражение. – Мы рассчитывали на твою поддержку и не можем позволить тебе свободно распоряжаться нашей жизнью.
Вальтеоф встал. Теперь он возвышался над де Пуасси. Он увидел его глаза, красные, как у хорька, на остром личике, он оглянулся на других; Роджер, потемневший от напряжения, плотно сжал губы; Ральф, весь красный, с волчьим выражением на лице, Шэлон де Гуитри, самый трезвый из всех, с острым взглядом, одна рука на кинжале. Вальтеофа переполнило презрение к ним.
– Вы сдурели! – Он протянул руку, чтобы опереться о стол. – Все, что я слышал, – это всего лишь пьяные разговоры, которые лучше забыть.
– Мы говорили серьезно, – сказал жених, он был в плаще, прикрывавшем его наготу.
– Сегодня знатнейшее в Нормандии семейство объединилось с моим здесь, в Англии. Вся власть в наших руках. Вильгельма везде ненавидят. Он каждого из нас держит на коротком поводке, слишком коротком, на мой взгляд.
В неожиданном просветлении Вальтеоф вдруг увидел, за что они ненавидят короля: за то, что он их обуздывает и блюдет порядок. Он рассмеялся и понял, насколько пьян.
– Бог свидетель, я не могу примириться со всем, что он сделал, но, пресвятая Дева, и десятеро из вас не стоят его одного. Рядом с ним, – в его голосе звучало презрение, – вы все ничтожество.
Ральф вскочил, опрокинув стул, де Гуитри выхватил нож, и де Пуасси громко выругался. Только Роджер оставался у двери.
– Мы теряем время. Это ты глупец, граф Вальтеоф, если думаешь, будто мы не знаем, что говорим, – он кивнул де Пуасси. – Клятва…
Герлен держал в руках маленький реликварий.
– Клянись, – сказал он, – поклянись на этой святыне, мощах святого Джеймса, что ты никогда не выдашь ни одного слова из сказанного здесь. Поклянись на Святом Кресте самим нашим Господом Богом, что если ты нарушишь эту клятву, то предаешь свою душу адскому огню.
Вальтеоф отшатнулся к стене, и комната пред его глазами закачалась.
– Нет, – тихо сказал он, – нет.
– Тогда ты не выйдешь отсюда живым, – объявил Роджер, его голос был пугающе спокойным. – У нас множество людей, а твои люди далеко. Клянись, мой господин, если хочешь жить, – он взял маленький драгоценный ящик и резко открыл крышку.
Вальтеофу не надо было видеть, что там находятся мощи. Ловушка захлопнулась. Или он поклянется, или будет убит в этой маленькой темной комнате. То, что он родственник короля, их не остановит. Они найдут правдоподобную причину его смерти. Медленно он положил руку на резную серебряную крышку, чувствуя резьбу под пальцами; дрожь пробежала по его телу.