В нем были: два кинжала, пистолет, несколько пакетиков с прядками разного по оттенку волос и заколки. Это были женские заколки. Они были в крови, в почерневшей засохшей крови. Каждая заколка лежала в отдельном пакетике.
— Ты что у нас серийный маньяк убийца? — а потом я заметила бумажный увесистый пакет серого цвета. В нем я увидела страшные фотографии издевательств. Дрожащими руками я перебирала фото и, наконец, нашла свою мать. На изображении она была еще живой. Слезы обожгли глаза, и я глубоко вздохнула. Комок застыл в груди. Хотелось кричать. Я не смогла просмотреть все фото. Я собрала все, что было в шкафчике, там также были уголовные документы по этим убийствам.
«Почему документы здесь? Все они были закрыты по сроку давности. Ну, нет, это нужно отдать властям, только, пожалуй, в Москве. Улики не должны потеряться. Нужен свой человек в суде. Только где его взять, ума не приложу», — видимо я долго прокопалась с этими уликами, и внизу послышались шаги. Я собрала все, что нашла в рюкзак, а потом выставила его на балкон и спряталась в шкафу.
Дверь скрипнула. Жданов прошел в комнату с мобильником в руках. Он говорил по телефону. Судья был достаточно высоким мужчиной лет пятидесяти с аккуратной бородкой, и его волосы тронутые сединой, когда-то были черными. Карие глаза казались безразличными. Он был в деловом костюме, видимо покинул свое рабочее место из-за меня.
— Вы статую разнесли в дребезги, а этой неформалки нет, сбежала!!! Ищите!!! Далеко ей не уйти!!! Она в городе живет, здесь сотовой связи нет, я все устроил. Найдите ее и убейте, — судья был в бешенстве. Жданов рвал и метал, а потом прошел в ванную комнату, а я быстро вышла и осмотрелась.
Я красиво уложила волосы и села в кресло, а еще зажгла две свечи и поставила их на туалетный шкафчик с зеркалом.
«Ну, все Пикассо, теперь твой выход». Я еще тумана добавила. Ну, знаете, такой на сцене бывает. Такие баллончики есть, продаются. Распылила его, и в легкой дымке при свечах сижу, жду этого серийного убийцу. Призрак, летящий на крыльях ночи. Ночной кошмар для некоторых. Шторы, как раз, были темными. Я их предварительно задвинула. Жуть, а не обстановка.
И вот, наконец, Жданов шагнул в комнату в махровом халате. Сижу, даже не моргаю.
— Что за чертовщина? — Жданов не сразу меня заметил, его голос дрогнул, а потом судья подошел ко мне, и резко отскочил в сторону, я встала, и наши глаза встретились. Он стал таким бледным, как мое загримированное личико, сейчас. Лицо было у меня спокойным, жутким, как у настоящего живого мертвеца.
— Доминика? — дрожащим голосом проговорил Михаил Геннадьевич.
— Узнал меня, — так загадочно ответила я, и шагнула к нему, — за тобой пришла, Миша, пора тебе. Тебя там, — я посмотрела наверх, — ждут. — Очень так по-доброму отозвалась я.
— Я все осознал, я признаю свою ошибку, прости меня, — ну кино, где-то я это слышала и вспомнила где, а потому ответила по тексту.
— Ошибки надо не признавать, их надо смывать. Кровью… — мои глаза были очень кошмарными, я предварительно заперла дверь, и Жданов метнулся сначала к выходу, было заперто, и он в ужасе выскочил на балкон и спрыгнул.
«Нет, ну так совсем не интересно», я посмотрела на него с балкона, не шевелился, кажется, не дышал.
Я взяла рюкзак и осторожно так вышла. Жданов отключил все видеонаблюдение на сегодня, и это было мне на руку. Время в гостиной показывало восемь часов вечера.
— А сейчас лейтенанта Коломбо вызывайте, пусть он во всем этом теперь разбирается, — я собрала свои вещи, отряхнув от осколков разрушенной статуи, и покинула резиденцию судьи.
Я не собиралась Жданову помогать и шагнула по лесной тропинке в сторону особняка Никиты. Я была уверена, что иду верным путем, но видимо ошиблась. Попыталась включить телефон, но он разрядился, и я вышла к небывалой красоты полянке. Она была небольшой, но очень живописной.
«Придется тебе, Пикассо, остаться здесь, только вот эти глаза», я сняла линзы и закопала их в землю, а потом кинула свою куртку на траву.
— Ну, вот и все. Даже если Жданов выживет, то я посажу его надолго или я не Пикассо, — черт, и почему я не вышла к дому Никиты? Я постепенно успокоилась и для себя решила, что в лесу ничего страшного нет. Деревья едва покачивали листвой, и где-то издалека доносилось эхо кукушки. Я начала считать, а потом ощутила, как слезы душат, и я стала плакать навзрыд, сжимая виски руками. Перед глазами было фото мамы перед смертью. Изуродованное лицо, затравленные глаза и рука, его рука сжимала пистолет, а потом я увидела фото трупа с ее пробитой головой.