И Шико удобно расположился в большом кресле, поставив перед собой обнаженную шпагу; ноги его обвились вокруг клинка, как две змеи — символ мира — вокруг жезла Меркурия.
— Прошлой ночью, — начал Генрих, — я спал…
— И я тоже, — подхватил Шико.
— И вдруг ощутил на лице какое-то дуновение…
— Это крокодил, он проголодался и слизывал с тебя помаду.
— Я почти проснулся и почувствовал, что волосы в моей бороде встали дыбом от страха.
— Ах, ты вгоняешь меня в дрожь, — сказал Шико, съежившись в кресле и оперев подбородок на эфес шпаги.
— И тут, — проговорил король голосом настолько слабым и неуверенным, что Шико с большим трудом улавливал слова, — и тут в комнате раздался голос, и звучал он так горестно, что потряс меня до глубины души.
— Голос крокодила, да. Я читал у путешественника Марко Поло, что крокодил обладает необыкновенным голосом, он может даже подражать детскому плачу. Но успокойся, сын мой: если он явится, мы его убьем.
— Слушай внимательно.
— А я что делаю, черт возьми? — возмутился Шико, распрямляясь, как пружина. — Я весь превратился в слух.
Генрих продолжал еще более мрачным и скорбным тоном:
— “Жалкий грешник!..”,— сказал голос…
— Ба! — прервал короля Шико. — Голос произносил слова. Значит, это был не крокодил?
— “Жалкий грешник! — сказал голос. — Я глас Господа Бога твоего!”
Шико подпрыгнул, затем снова расположился в кресле.
— Господа Бога: — переспросил он.
— Ах, Шико, — ответил Генрих, — этот голос ужасал.
— А звучал-то он красиво? — спросил Шико. — И что, он действительно смахивал на трубный глас, как говорится в Писании?
— “Ты здесь? Ты внемлешь? — продолжал голос. — Внемлешь мне, закоренелый грешник? Ты что же, решил по-прежнему коснеть во грехе и погрязать в беззакониях?”
— Скажите, пожалуйста, ай-ай-ай! Однако, насколько я могу судить, глас Божий сходен с голосом твоего народа.
— Затем, — сказал король, — последовала добрая тысяча других попреков, которые, уверяю тебя, Шико, показались мне очень жестокими.
— Ну дальше, рассказывай дальше, сын мой, расскажи, чем тебя попрекал этот голос, я хочу знать — хорошо ли осведомлен Господь Бог.
— Нечестивец! — воскликнул король. — Если ты сомневаешься, я прикажу тебя наказать.
— Я-то? — сказал Шико. — Я не сомневаюсь, нет, но меня удивляет одно: почему Господь Бог ждал до этого дня, чтобы на тебя обрушиться? Неужели со времен потопа он научился терпению? Итак, сын мой, — продолжал Шико, — тебя охватил невыразимый страх.
— О да!
— И было от чего.
— Пот ручьями стекал по моему лицу, мозг застыл в костях.
— Совсем как у Иеремии, а впрочем, это вполне естественно. Ей-Богу, будь я на твоем месте, со мной еще и не такое бы творилось. И тогда ты позвал на помощь?
— Да.
— И все сбежались?
— Да.
— И принялись искать?
— Повсюду.
— И доброго боженьку не нашли?
— Нет. Этот голос умолк.
— Зато раздался твой. Да-а, действительно страшно.
— Так страшно, что я позвал духовника.
— Ага! И он явился?
— Тут же.
— Послушай-ка, сын мой, будь со мной откровенен и, против своего обыкновения, скажи мне правду. Что думает об этом откровении твой духовник?
— Он содрогнулся.
— Еще бы!
— Он перекрестился и так же, как Бог, приказал мне покаяться.
— Отлично, покаяние никогда не мешает. Но о том, что тебе привиделось или, скорее, послышалось, что он сказал?
— Он сказал: это знамение свыше, чудо, и нужно подумать о спасении государства. Поэтому нынче утром я…
— Что ты сделал нынче утром, сын мой?
— Я дал сто тысяч ливров иезуитам.
— Великолепно!
— И я исполосовал плетью свою кожу и кожу молодых любимцев.
— Прекрасно! И это все?
— Как это все? А ты сам что думаешь, Шико? Я не к шуту обращаюсь, а к человеку разумному, к другу.
— Ах, государь, — серьезно сказал Шико, — сдается мне, у вашего величество был кошмар.
— Ты так думаешь?
— Все это привиделось вашему величеству во сне, и сон не повторится, если ваше величество не будет забивать себе голову разными мыслями.
— Сон? — сказал Генрих, с сомнением качая головой. — Нет, нет. Я же не спал, это точно, Шико.
— Ты спал, Генрих.
— Ничуть, глаза у меня были широко раскрыты.
— Случается, и я сплю с открытыми глазами.
— Ноя видел, а так не бывает, когда в самом деле спишь.
— Ну и что же ты видел?
— Я видел лунный свет на оконных стеклах и зловещий блеск аметиста на рукоятке моей шпаги, на том самом месте, где ты сейчас сидишь, Шико.
— А светильник, что с ним стало?
— Он погас.
— Сон, любезный мой сын, чистейший сон.
— Почему ты не веришь, Шико? Разве ты не слышал, что Господь говорит с королями всякий раз, когда он собирается произвести на земле великие перемены.
— Да, Он с ними говорит, это правда, — сказал Шико, — но таким тихим голосом, что они его никогда не слышат.
— Но почему ты не веришь?
— Потому что ты слишком хорошо все слышал.
— Ну ладно. Понимаешь теперь, почему я велел тебе остаться? — спросил король.
— Черт возьми! — ответил Шико.
— Чтобы ты сам услышал, что скажет голос.
— Нет, если мне вздумается повторить то, что я услышал, люди скажут: Шико валяет дурака, Шико — нуль, Шико — ничтожество, Шико — безумец, и, что бы он там ни болтал первому встречному, все одно никто ему не поверит. Неплохо задумано, сын мой.
— Почему тебе не приходит в голову, мой друг, — сказал король, — что я доверяю эту тайну твоей испытанной верности?
— Ах, не лги, Генрих, ведь если голос появится, он попрекнет тебя этой ложью. А у тебя и без этого грехов выше головы. Но будь по-твоему: принимаю твое предложение. Я с удовольствием послушаю глас Божий, может быть, он скажет кое-что и для меня.
— А что нам делать до тех пор?
— Лечь спать, сын мой.
— Но если…
— Никаких “если”.
— И все же…
— Не думаешь ли ты, что, оставаясь на ногах, сможешь помешать гласу Господню заговорить? Король превосходит своих подданных только на высоту своей короны, а когда у тебя голова не покрыта, поверь мне, Генрих, ты такого же роста, как и все остальные люди, и даже пониже кое-кого из них.
— Хорошо, — сказал король, — значит, ты остаешься со мной?
— Договорились.
— Ладно, я ложусь.
— Добро!
— Но ты, ты ведь не ляжешь?
— И не подумаю.
— Я скину только камзол.
— Как тебе угодно.
— Штаны снимать не буду.
— Не лишняя предосторожность.
— Ну, а ты?
— Я останусь в этом кресле.
— А ты не заснешь?
— За это не поручусь. Ведь сон все равно что страх, сын мой, не зависит от нашей воли.
— Но, по крайней мере, постарайся не заснуть.
— Успокойся, я буду себя пощипывать! Впрочем, голос меня разбудит.
— Не шути с голосом, — предупредил Генрих, который уже занес было ногу над постелью, но тут же ее отдернул.
— Ну, валяй, — сказал Шико. — Ты что, ждешь, чтобы я тебя уложил?
Король вздохнул, осмотрел тревожным взглядом все углы и закоулки комнаты и, дрожа всем телом, скользнул под одеяло.
— Так, — сказал Шико, — теперь мой черед.
И он растянулся на кресле, обложившись со всех сторон подушками и подушечками.
— Ну как вы себя чувствуете, государь?
— Неплохо, — отозвался король, — а ты?
— Очень хорошо. Доброй ночи, Генрих.
— Доброй ночи, Шико, только ты не засыпай, пожалуйста.
— Чума на мою голову! Я не собираюсь, — сказал Шико, зевая во весь рот.
И оба сомкнули глаза, король — чтобы притвориться спящим, Шико — чтобы и вправду заснуть.
IX
О ТОМ, КАК ГЛАС БОЖИЙ ОБМАНУЛСЯ И ГОВОРИЛ С ШИКО, ДУМАЯ, ЧТО ГОВОРИТ С КОРОЛЕМ
Минут десять король и Шико лежали молча, почти не шевелясь. Но вдруг Генрих дернулся, словно ужаленный, резко приподнялся на руках и сел на постели.