Прошло еще несколько дней. Вернувшись с прогулки по окрестностям, я узнала, что господин де Монсоро снова разговаривал с моим отцом… В мое отсутствие батюшка дважды или трижды справлялся обо мне и с беспокойством спрашивал, куда именно я могла уйти. Он приказал немедленно известить его, когда я вернусь.
И в самом деле, как только я вошла в свою комнату, отец постучался в дверь.
— Дитя мое, — обратился он ко мне, — причина, которую тебе совершенно ни к чему знать, вынуждает меня расстаться с тобой на некоторое время. Не спрашивай меня ни о чем. Пойми одно: раз уж я решаюсь провести неделю, две недели, может быть, месяц в разлуке с тобой, — эта причина уважительная.
Я вздрогнула, хотя и не могла угадать, какая опасность мне грозит. Но повторный визит господина де Монсоро не сулил мне ничего хорошего.
— И куда я должна буду уехать, батюшка? — спросила я.
— В Людский замок, к моей сестре, там ты будешь укрыта от посторонних глаз. Мы позаботимся о том, чтобы ты прибыла туда под покровом ночи.
— А вы не поедете со мной?
— Нет, я должен остаться в замке, чтобы отвести подозрение. Даже наша челядь не будет знать, куда ты уехала.
— А кто же меня проводит?
— Два человека, в которых я уверен.
— О, Боже мой! Батюшка!
Барон обнял меня.
— Дитя мое, — сказал он, — так надо.
Я знала, как он меня любит, и ни на чем не настаивала и не спрашивала никаких объяснений.
Мы договорились, что я возьму с собой мою молочную сестру Гертруду.
Батюшка покинул меня, наказав подготовиться к отъезду. Стояли самые короткие дни зимы, и к восьми часам вечера уже совсем стемнело и похолодало. В восемь часов за мной пришел отец. Мы бесшумно спустились по лестнице и прошли через сад. Барон открыл ключом калитку, выходящую в лес. За ней нас ожидали запряженная карета и двое сопровождающих. Батюшка долго говорил с ними, как мне показалось, поручая меня их попечению. Я села в экипаж. Гертруда заняла место рядом со мной. Барон обнял меня на прощанье, и мы тронулись в путь.
Я не знала, какого рода опасность мне угрожает и что заставило батюшку услать меня из Меридорского замка. Гертруда тоже ничего не знала. Наши спутники были мне незнакомы, и я не осмеливалась к ним обратиться. Мы ехали около двух часов, в полном молчании, какими-то окольными дорогами, и, хотя я очень волновалась, ровное колыхание кареты постепенно меня убаюкало и я уже начала было засыпать, как вдруг мы остановились. Гертруда схватила меня за руку.
— Ах, барышня, — пролепетала бедная девушка, — что с нами будет?
Я выглянула из-за занавесок: нас окружили шесть всадников в масках. Наши провожатые, очевидно пытавшиеся оказать сопротивление, были схвачены и обезоружены.
До смерти испуганная, я не в силах была позвать на помощь, да и кто мог откликнуться на мой призыв?
Человек в маске, казавшийся старшим, подъехал к дверцам экипажа.
— Успокойтесь, сударыня, — сказал он, — мы вас не обидим, но вам придется последовать за нами.
— Куда? — спросила я.
— Туда, где вам не грозит никакая опасность. Напротив, там с вами будут обращаться как с королевой.
Это обещание испугало меня больше, чем любая угроза.
— Ах, батюшка мой, батюшка! — прошептала я.
— Послушайте, барышня, — сказала мне Гертруда, — я хорошо знаю все окрестности, я вам предана, силою Бог меня не обидел, поверьте мне — мы сумеем убежать.
Эти заверения моей бедной служанки, конечно, не могли меня успокоить, и все же ее поддержка меня подбодрила, и я пришла в себя.
— Делайте с нами все, что вам угодно, господа, — ответила я, — мы всего лишь две слабые, беззащитные женщины.
Один из всадников спешился, занял место нашего возницы, и мы свернули в сторону с той дороги, по которой ехали.
Бюсси, как понимают читатели, слушал рассказ Дианы с глубочайшим вниманием. Среди первых проявлений зарождающейся большой любви есть чувство почти религиозного преклонения перед любимой. Вы поднимаете избранницу вашего сердца на пьедестал, возносите ее над всеми остальными женщинами. Вы возвеличиваете, очищаете, обожествляете ее образ; каждый ее жест — это милость, которую она вам дарует, каждое слово — ниспосланное вам счастье, ее взгляд наполняет вас радостью, улыбка — восторгом.
Поэтому молодой человек предоставлял прекрасной рассказчице полную возможность беспрепятственно развертывать свое повествование, не допуская и мысли о том, чтобы перебить ее. Малейшее обстоятельство, связанное с этой женщиной, которую, как он предчувствовал, ему предстоит взять под защиту, вызывало в его душе живейший отклик, он слушал Диану молча, с трудом переводя дыхание, как если бы от каждого ее слова зависела его жизнь.
И когда молодая женщина на минуту умолкла, будучи явно не в состоянии справиться с обуревавшим ее двойным волнением, вызванным и настоящим, и воспоминаниями о прошлом, Бюсси, не в силах сдержать свое беспокойство, молитвенно протянул к ней руки.
— О, продолжайте, сударыня, — простонал он, — ради Бога, продолжайте.
Диана не могла ошибиться в глубине чувства, которое она внушала.
Мольба была не только в словах, но и в голосе, в жесте, в выражении лица молодого человека. Красавица печально улыбнулась и продолжала:
— Мы ехали около трех часов и наконец остановились. Я услышала, как заскрипели ворота, наши похитители обменялись с кем-то несколькими словами; затем экипаж двинулся дальше, и копыта лошадей застучали по чему-то твердому, словно бы по настилу подъемного моста. Выглянув из-за занавесок, я убедилась, что не ошиблась: мы оказались во дворе какого-то замка.
Чей это замок? Ни Гертруда, ни я не могли этого угадать. По дороге мы не раз пытались распознать местность, но не видели" ничего, кроме бесконечного темного леса. Правда, обеим нам показалось, что наши похитители нарочно петляют по лесу, пытаясь сбить нас с толку и лишить возможности определить, где мы находимся.
Дверцы кареты распахнулись, и тот же человек в маске, что ранее говорил с нами, пригласил нас выйти.
Я молча повиновалась. Двое мужчин, очевидно слуги из замка, в который мы прибыли, встречали нас с факелами в руках. Страшное обещание сбывалось: нас, пленниц, принимали с величайшим почетом. Мы последовали за людьми с факелами. Они провели нас в пышную опочивальню, которая была обставлена и украшена в самые блестящие годы царствования Франциска Первого.
На столе нас ждал богато сервированный ужин.
— Вы V себя дома, сударыня, — сказал тот, кто уже дважды ко мне обращался. — Несомненно, вы нуждаетесь в прислуге, поэтому ваша девушка останется при вас. Ее комната возле вашей.
Мы с Гертрудой радостно переглянулись.
— Если вам что-нибудь понадобится, — продолжал человек в маске, — постучите в дверь молоточком, который на ней висит, в прихожей все время кто-нибудь будет дежурить, и к вам немедленно явятся.
Эта притворная забота свидетельствовала, что нас будут тщательно сторожить.
Человек в маске поклонился и вышел, мы услышали, как он закрыл дверь на двойной оборот ключа.
Мы с Гертрудой остались одни.
Какое-то время мы молча глядели друг на друга. Два канделябра, стоявшие на обеденном столе, освещали комнату. Гертруда открыла было рот, собираясь что-то сказать, но я предостерегающе поднесла палец к губам: нас могли подслушивать.
Дверь комнаты, предназначенной для Гертруды, была открыта, и нам обеим одновременно пришла в голову мысль осмотреть это помещение. Гертруда взяла один из канделябров, и мы на цыпочках вошли туда.
Мы увидели большую туалетную комнату, дополняющую спальню; в ней была еще одна дверь. Эта дверь, несомненно, также выходила в прихожую; на ней, как и на двери спальни, на медном гвоздике висел молоточек из того же металла. И молоточки, и гвозди были столь тонкой и изящной работы, что казались творениями самого Бенвенуто Челлини.
Гертруда поднесла свечу к замку; дверь была заперта на ключ.
Мы были узницами.
Просто невероятно, насколько два человека, даже принадлежащие к разным слоям общества, но оказавшиеся в одном и том же положении и подвергающиеся одной и той же опасности, — просто невероятно, говорю я, насколько одинаково они мыслят и как легко они понимают друг друга с полуслова!