Гертруда приблизилась ко мне.
— Вы заметили, барышня, — тихо сказала она, — когда мы входили сюда со двора, мы поднялись только на пять ступенек?
— Да, — ответила я.
— Значит, мы на первом этаже?
— Несомненно.
— А что, если, — продолжала она шепотом, показывая глазами на ставни, закрывающие окна, — а что, если…
— Если на окнах нет решеток, — перебила я.
— Да, и если барышня наберется смелости.
— Смелости! — воскликнула я. — О, будь спокойна, смелости у меня хватит!
На этот раз наступил черед Гертруды приложить палец к губам.
— Да, да, понимаю, — сказала я.
Гертруда сделала мне знак рукой оставаться на месте, а сама унесла канделябр в спальню и снова поставила его на стол.
Я же поняла, что она задумала, подошла к окну и принялась искать задвижки ставен. Я их нашла, вернее их нашла Гертруда, пришедшая мне на помощь. Ставни открылись. У меня вырвался радостный крик: решетки на окне не было.
Но Гертруда тут же обнаружила причину этого мнимого недосмотра со стороны наших стражей. Подножие стены омывал широкий пруд. Эти воды, добрых десять футов глубиной, стерегли нас надежнее любых решеток.
Переведя взор с поверхности пруда на его берега, я узнала знакомые места: мы были пленницами в замке Боже, который, как я уже говорила, мы с отцом несколько раз посещали и куда месяц назад, в день гибели Дафны, меня принесли бесчувственной.
Замок Боже принадлежал герцогу Анжуйскому.
И как будто вспышка молнии осветила мое сознание — я разом все поняла.
Я глядела на пруд с мрачной надеждой: вот оно, убежище от бесчестья, последняя возможность уйти от насилия.
Мы заперли ставни. Я, не раздеваясь, бросилась в постель. Гертруда заснула в кресле у моих ног.
За ночь я раз двадцать просыпалась, охваченная неизъяснимым ужасом, но каждый раз убеждалась, что мои страхи ничем не оправданы, не считая моего положения пленницы. Ничего не говорило о злых умыслах против меня, наоборот — весь замок, казалось, спал безмятежным сном, и только крики болотных птиц нарушали тишину ночи.
Рассвело. Ночной мрак, в котором всегда есть что-то зловещее, отступил. Но мои ночные страхи не рассеялись. Я поняла, что без помощи извне бегство невозможно. Но откуда могла прийти к нам эта помощь?
Около девяти часов в дверь постучали. Я перешла в комнату Гертруды, а ей разрешила впустить стучавших.
Дверь за собой я оставила неприкрытой и в щелку могла видеть, как в комнату вошли вчерашние слуги. Они забрали нетронутый ужин и поставили на стол завтрак.
Гертруда обратилась к ним с вопросом, но они удалились, ничего ей не ответив.
Тогда я вернулась в свою спальню. То, что мы находимся в замке Боже, и почет, которым нас окружили, объясняли мне все. Герцог Анжуйский увидел меня на балу у господина де Монсоро и влюбился. Батюшка был об этом предупрежден и решил уберечь свою дочь от преследований, которым она, несомненно, должна была подвергнуться. Он хотел удалить меня из Меридора, но эта предосторожность из-за измены кого-то из слуг или несчастного случая не увенчалась успехом. Я попала в руки того человека, от которого отец тщетно пытался меня спасти.
Эта мысль показалась мне вполне правдоподобной и действительно впоследствии подтвердилась.
Уступив мольбам Гертруды, я выпила чашку молока и съела ломтик хлеба.
Утро прошло за составлением самых безрассудных планов бегства. В ста шагах от нас, в камышах, стояла лодка с веслами. Будь это утлое суденышко в пределах досягаемости, то, конечно, моих сил, удесятеренных страхом, и немалых природных сил Гертруды нам хватило бы, чтобы спастись.
В течение дня нас никто не беспокоил. Нам подали обед точно так же, как в свое время — завтрак. Но от слабости я едва стояла на ногах. За обедом мне прислуживала Гертруда; наши стражники, поставив блюда на стол, тут же удалились. И вдруг, разломив маленький хлебец, я увидела в нем записку.
Я торопливо развернула ее и прочла:
“Ваш друг печется о Вас. Завтра Вы получите весточку от него и от Вашего отца”.
Понятно, как я обрадовалась; мое сердце забилось так отчаянно, словно хотело выпрыгнуть из груди. Я показала записку Гертруде. Остаток дня прошел в ожиданиях и надеждах.
Миновала вторая ночь, наступил час завтрака, которого я ждала с нетерпением, ибо не сомневалась, что в хлебе снова найду записку. И я не обманулась. Содержание записки было следующее:
“Лицо, которое Вас похитило, прибудет в замок Боже сегодня вечером, в десять часов. Но в девять часов друг, пекущийся о Вас, появится под Вашими окнами с письмом от Вашего отца. Это письмо внушит Вам доверие к его подателю, которое иначе Вы, быть может, ему и не оказали бы. Записку сожгите”.
Я читала и перечитывала это послание, затем бросила его в огонь, как мне советовали. Почерк был мне незнаком, и, признаюсь, я совершенно не подозревала, кто мог быть автором записки.
Мы с Гертрудой терялись в догадках. Сто раз за это утро подходили мы к окну посмотреть, нет ли кого-нибудь на берегу пруда или в лесу, но и лес и пруд были пустынны.
Через час после обеда в нашу дверь постучали. Впервые к нам стучались не в часы трапезы, но мы не могли запереться изнутри, и поэтому нам ничего не оставалось, как разрешить войти.
Вошел человек, который привез нас сюда; я не могла узнать его в лицо, потому что видела его только в маске, но с первых же слов узнала по голосу.
Он подал мне письмо.
— Кто вас послал, сударь? — спросила я.
— Потрудитесь, пожалуйста, прочесть это письмо, сударыня, — ответил он, — и вы все узнаете.
— Но я не желаю читать письмо, не зная, от кого оно.
— Сударыня, вы вольны делать все, что вам вздумается. Мне приказано вручить вам это послание, и я складываю его к вашим ногам. Если вы соблаговолите, то наклонитесь и поднимете его.
И, этот человек, по всей вероятности дворянин, положил письмо на скамеечку у меня под ногами и вышел.
— Что делать? — спросила я Гертруду.
— Осмелюсь посоветовать вам, барышня, прочесть письмо. Может быть, в нем говорится о какой-то опасности, которой мы сможем избежать, если будем знать о ней.
Совет был настолько разумен, что я тут же распечатала письмо.
Диана прервала свое повествование, встала, открыла маленькую шкатулку — из тех, что мы до сих пор называем по-итальянски stipo, — достала шелковый конверт и извлекла оттуда письмо.
Бюсси посмотрел на адрес.
— “Прекрасной Диане де Меридор”,— прочел он.
Затем, взглянув на молодую женщину, сказал:
— Адрес написан рукой герцога Анжуйского.
— Ах, — воскликнула Диана, — значит, он меня не обманул! Затем, увидев, что Бюсси не решается раскрыть письмо, приказала: — Читайте. Случай сделал вас свидетелем самых интимных событий моей жизни, мне нечего от вас скрывать.
Бюсси повиновался и прочел следующее:
“Несчастный принц, пораженный в самое сердце Вашей божественной красотой, навестит Вас сегодня вечером, в десять часов, дабы принести извинения за все, что он себе позволил по отношению к Вам. Для его действий, как это он сам понимает, не может быть иного оправдания, кроме неодолимой любви, которую Вы ему внушаете.
Франсуа.”
— Значит, это письмо действительно написано герцогом Анжуйским? — спросила Диана.
— Увы, да! — ответил Бюсси. — Это его почерк и его подпись.
Диана вздохнула.
— Может быть, и в самом деле он не так уж виноват, как я думаю? — пробормотала она.
— Кто, принц? — спросил Бюсси.
— Нет, граф де Монсоро.
Теперь наступила очередь Бюсси вздохнуть.
— Продолжайте, сударыня, — сказал он, — и мы рассудим и принца и графа.
— Это письмо, в подлинности которого у меня тогда не было никаких сомнений, ибо оно полностью подтверждало мои собственные догадки, показало, как и предвидела Гертруда, какой опасности я подвергаюсь, и тем драгоценнее сделалась для меня поддержка неизвестного друга, предлагавшего свою помощь от имени моего отца. Только на этого друга я и могла надеяться.