— Значит, господин Жильбер, я могу положиться на вашу порядочность?
— Государь, скажите мне, что через четверть часа меня по вашему приказанию должны казнить, я не буду считать себя вправе бежать, если вы сами не прибавите: "Спасайтесь!"
— Хорошо, что вы мне сказали об этом, господин Жильбер. Даже с самыми близкими друзьями, с самой королевой я зачастую разговариваю шепотом, а с вами могу рассуждать вслух.
Он продолжал:
— Так вот, эта женщина, понимая, что от Людовика Пятнадцатого можно добиться в лучшем случае робких поползновений на что бы то ни было, не покидала его никогда и старалась воспользоваться малейшим проявлением его воли. На заседаниях совета она неотступно следовала за ним, склонялась к его креслу; на глазах у канцлера, у всех этих важных господ и старых судей она усаживалась у ног короля, кривлялась, словно обезьяна, трещала, как попугай, днем и ночью внушая моему деду, что он король. Но это еще не все. Возможно, необычная Эгерия даром теряла бы свое время, если бы герцог де Ришелье не догадался подкрепить эти уроки, эти бесконечные, но все же неосязаемые слова вещественными доказательствами. Под тем предлогом, что паж, которого вы видите на этой картине, носил имя Берри, полотно было куплено для этой женщины как фамильный портрет. Этот печальный господин, будто предчувствующий события тридцатого января тысяча шестьсот сорок девятого года, появился в будуаре шлюхи, где слышал взрывы ее бесстыдного смеха, был свидетелем ее похотливых забав; ведь портрет был ей нужен вот зачем: она, не переставая смеяться, брала Людовика Пятнадцатого за голову и, показывая ему на Карла Первого, говорила: "Взгляни, Франция: вот король, которому отрубили голову, потому что он не умел справиться со своим парламентом, а ты все церемонишься со своим!" Людовик Пятнадцатый разогнал свой парламент и спокойно умер на собственном троне. А мы отправили в изгнание женщину, к которой, возможно, нам следовало бы отнестись с большей снисходительностью. Это полотно долгое время пролежало на чердаке в Версале, и я ни разу даже не поинтересовался, что же с ним сталось… Как очутилось оно здесь? Кто приказал его сюда принести? Почему портрет следует за мной, вернее, преследует меня?
Печально покачав головой, король продолжал:
— Доктор, не усматриваете ли вы в этом рокового предзнаменования?
— Усмотрел бы, государь, если бы портрет ни о чем вам не говорил. Но если вы слышите его предупреждения, то не рок, а сама судьба вам его посылает!
— Неужели вы думаете, что такой портрет может ни о чем не говорить королю, оказавшемуся в моем положении?
— Раз ваше величество разрешили мне быть откровенным, позволительно ли мне будет задать вопрос?
Людовик XVI на миг задумался, потом ответил:
— Спрашивайте, доктор.
— Что именно говорит этот портрет вашему величеству, государь?
— Он говорит мне о том, что Карл Первый потерял голову, пойдя войной на собственный народ, и что Яков Второй лишился трона, после того как он покинул народ.
— В таком случае, государь, портрет, как и я, говорит вам правду.
— Так что же?.. — вопросительно посмотрел на Жильбера король.
— Раз король позволил мне спрашивать, я хотел бы узнать, что ваше величество ответит портрету, говорящему столь откровенно?
— Господин Жильбер! Даю вам честное слово дворянина, что я еще ничего не решил: я буду действовать в зависимости от обстоятельств.
— Народ боится, что король собирается пойти на него войной.
Людовик XVI покачал головой.
— Нет, сударь, нет, — отвечал он, — я мог бы это сделать только при поддержке иностранных государств, а я слишком хорошо знаю, в каком положении находится сейчас Европа, чтобы надеяться на нее. Прусский король предлагает вторгнуться во Францию во главе сотни тысяч солдат; однако мне известны честолюбивые интриганские замыслы этой небольшой монархической страны, которая всеми силами стремится стать великим королевством и повсюду мутит воду в надежде выловить еще одну Силезию. Австрия предоставляет в мое распоряжение еще одну сотню тысяч солдат; но я не люблю моего шурина Леопольда, двуликого Януса, благочестивого философа, чья мать, Мария Терезия, велела отравить моего отца. Мой брат д’Артуа предлагает мне поддержку Сардинии и Испании, но я не доверяю обеим этим державам, подчиняющимся ему, ведь он держит при себе господина де Калонна, смертельного врага королевы, того самого, что снабдил комментариями — я видел собственными глазами рукопись — написанный против нас памфлет графини де Ламотт об этом отвратительном деле с ожерельем. Мне известно обо всем, что там происходит. На предпоследнем заседании совета стоял вопрос о моем низложении и назначении регента в лице, по всей видимости, другого моего горячо любимого братца — графа Прованского; а на последнем заседании совета господин де Конде, мой кузен, предложил вторгнуться во Францию и двинуться на Лион, "что бы ни случилось с королем"!.. Ну а Екатерина Великая — это совсем другое дело: она ограничивается советами; вы можете себе представить, как она, сидя за столом, доедает Польшу, а пока она не закончит трапезу, она не встанет из-за стола; итак, она дает мне совет весьма возвышенный, но он может лишь вызвать смех, если принять во внимание события последних дней. "Короли, — говорит она, — должны следовать своей дорогой, не обращая внимания на крики народа, как луна идет своим путем, не обращая внимания на лай собак". Можно подумать, что русские собаки только лают; пусть-ка она пришлет кого-нибудь спросить у Дезюта и Варикура, кусаются ли наши псы.