XIX
ФАВРАС
В то время как Жильбер удалялся, охваченный необъяснимым ужасом, который ему внушали не действительные события, но невидимая и таинственная сторона происходящего, перед королем Людовиком XVI, как мы уже сказали в предыдущей главе, предстал маркиз де Фаврас.
Он замер на пороге, как прежде это было с доктором Жильбером, но король сразу же его заметил и подал знак, чтобы тот приблизился.
Фаврас шагнул вперед, поклонился и замер в почтительном ожидании.
Людовик XVI остановил на нем испытующий взгляд, которому, кажется, нарочно учат королей; он может быть либо поверхностным, либо глубоким, в зависимости от способностей того, кто им пользуется.
Тома Маи, маркиз де Фаврас, был сорокапятилетний дворянин приятной наружности; в нем угадывались изысканность и в то же время решительность; лицо его было открытым и выражало искренность.
Король остался доволен осмотром, и на губах его мелькнуло нечто вроде улыбки.
— Вы маркиз де Фаврас, сударь? — спросил король.
— Да, государь, — ответил маркиз.
— Вы желали быть мне представленным?
— Я выразил его королевскому высочеству господину графу Прованскому свое горячее желание засвидетельствовать королю мое почтение.
— Брат вам доверяет, не так ли?
— Надеюсь, что так, государь. Должен признаться, что самая моя заветная мечта заключается в том, чтобы вы, ваше величество, разделили это доверие.
— Брат знает вас уже давно, господин де Фаврас…
— Вы же, ваше величество, меня не знаете… понимаю; однако пусть ваше величество соблаговолит задать мне вопросы, и через десять минут вы будете знать меня не хуже, чем ваш августейший брат.
— Говорите, маркиз, — сказал Людовик XVI, украдкой бросив взгляд на портрет Карла Стюарта, все еще не выходивший у него из головы и стоявший в его глазах, — продолжайте, я вас слушаю.
— Вашему величеству угодно знать…
— Кто вы и чем занимаетесь?
— Кто я, государь? Когда вам обо мне докладывали, все уже было сказано: я Тома Маи, маркиз де Фаврас; я родился в Блуа в тысяча семьсот сорок пятом году; в пятнадцать лет я стал мушкетером и вместе с полком участвовал в кампании тысяча семьсот шестьдесят первого года; потом я был капитаном и помощником командира полка Бельзенса, а затем лейтенантом швейцарцев гвардии его высочества графа Прованского.
— Тогда вы и познакомились с моим братом?
— Государь! Я имел честь быть ему представленным за год до моего назначения; таким образом, он меня уже знал.
— И вы оставили у него службу?
— Да, в тысяча семьсот семьдесят пятом году, государь, когда я отправился в Вену, где и познакомился со своей будущей супругой, единственной и законной дочерью князя Ангальт-Шауенбургского.
— Ваша супруга никогда не была представлена ко двору, сударь?
— Нет, государь; однако в настоящую минуту она имеет честь находиться у королевы вместе с моим старшим сыном.
Король беспокойно шевельнулся, словно желая сказать: "A-а, и королева в этом участвует?"
Некоторое время он молча расхаживал по комнате, украдкой погладывая на портрет Карла I.
— Что же дальше? — спросил Людовик XVI.
— Три года назад, государь, во время восстания против штатгальтера я командовал легионом и способствовал в меру своих сил восстановлению законной власти; затем, оглянувшись на Францию и увидев, что злые силы пытаются всюду внести сумятицу, я возвратился в Париж, чтобы предложить шпагу и жизнь королю.
— Вам, сударь, довелось стать свидетелем печальных событий?
— Государь, я видел пятое и шестое октября.
Король попытался перевести разговор на другую тему.
— Так вы говорите, господин маркиз, — продолжал он, — что мой брат граф Прованский питает к вам столь глубокое доверие, что поручил вам занять для него крупную сумму?
Маркиз не ожидал такого вопроса. Если бы в спальне был кто-нибудь третий, он мог бы заметить, как дрогнула портьера, наполовину скрывавшая альков короля, будто кто-то за ней прятался, а также увидел бы, как затрепетал маркиз де Фаврас, приготовившийся к одному вопросу и вдруг услышавший совсем другой.
— Да, государь, — ответил он, — когда дворянину поручают денежное дело, это свидетельствует о доверии; его королевское высочество граф Прованский оказал мне это доверие.
Король ждал продолжения, погладывая на Фавраса и всем своим видом давая понять, что, приняв такой оборот, беседа интересует его значительно более, нежели прежде.
Маркизу ничего не оставалось, как продолжить свой рассказ, однако было заметно, что он растерян.
— Его королевское высочество был лишен привычных доходов в результате разного рода действий Национального собрания; он полагает, что настал момент, когда ради собственной безопасности хорошо иметь в распоряжении значительную сумму; вот почему его королевское высочество граф Прованский поручил мне заключить соглашение.
— Благодаря которому вам удалось занять денег, сударь?
— Да: государь.
— Значительную сумму, как вы сказали?
— Два миллиона.
— И у кого же?
Фаврас сомневался, должен ли он отвечать королю; разговор пошел совсем не по нужному руслу, перейдя от общих интересов к частным и опустившись от политики до полиции.
— Я спрашиваю, у кого вы заняли деньги, — повторил король.
— Сначала я обратился к банкирам Шаумелю и Сарториусу; однако переговоры ни к чему не привели, и я решил прибегнуть к помощи иностранного банкира, который, узнав о намерении его высочества, из любви к нашим принцам, а также из почтительности к королю сам предложил свои услуги.
— Неужели?.. И как, вы говорите, зовут этого банкира?
— Государь… — в нерешительности медлил Фаврас.
— Вы отлично понимаете, сударь, — продолжал настаивать король, — что таких людей полезно знать, и я желаю услышать его имя хотя бы для того, чтобы, если представится случай, поблагодарить его за преданность.
— Государь, его зовут барон Дзанноне, — сказал Фаврас.
— Итальянец? — спросил Людовик XVI.
— Генуэзец, государь.
— И где он живет?..
— Он живет в Севре, государь, — продолжал Фаврас в надежде заставить бежать разбитую на ноги лошадь, пришпорив ее, — его дом стоит как раз напротив того места, где карета ваших величеств остановилась шестого октября во время возвращения из Версаля, когда в небольшом кабачке у Севрского моста убийцы под предводительством Марата, Верьера и герцога д’Эгильона заставляли парикмахера королевы завивать волосы на отрезанных головах Варикура и Дезюта.
Король побледнел, и, если бы он в ту минуту взглянул в сторону алькова, он бы заметил, что портьера затрепетала еще сильнее.
Было очевидно, что король тяготится беседой и дорого заплатил бы за то, чтобы этот разговор вообще не состоялся.
Он решил поскорее его завершить.
— Ну хорошо, сударь, — произнес он, — я вижу, что вы верный слуга монархии, и даю слово, что не забуду этого при случае.
Он кивнул маркизу, что у государей означает: "Я достаточно долго оказывал вам честь, слушая и отвечая, теперь вам разрешается откланяться".
Фаврас отлично все понял.
— Прошу прощения, государь, однако я полагал, что вашему величеству угодно будет спросить меня еще кое о чем.
— Нет, сударь, — отвечал король, качая головой, словно раздумывая, какие бы еще вопросы он мог задать, — нет, маркиз, это все, что я хотел знать.
— Вы ошибаетесь, государь! — раздался вдруг голос, заставивший короля и маркиза обернуться к алькову. — Вы хотели узнать, как предку маркиза де Фавраса удалось спасти короля Станислава в Данциге и довезти его целым и невредимым до прусской границы.
Оба собеседника вскрикнули от изумления: третье лицо, внезапно вмешавшееся в разговор, была королева. Она была бледна, ее поджатые губы дрожали; она не удовлетворилась сведениями, сообщенными Фаврасом, и, подозревая, что король, слишком занятый собственной персоной, не посмеет пойти до конца, пробралась по внутренней лестнице и потайному коридору и решила продолжать разговор с той минуты, как король по слабости готов был его завершить.