Но, отведя взгляд от ужасного зрелища, она испугалась еще больше и оцепенела, словно увидев перед собою голову Медузы и не имея сил не смотреть в ее сторону.
Этой головой Медузы был незнакомец, беседовавший незадолго до того за бутылкой вина с метром Гаменом в кабачке у Севрского моста; теперь он стоял, прислонившись к дереву и скрестив руки на груди.
Королева оторвала пальцы от обитой бархатом дверцы и изо всех сил вцепилась Жильберу в плечо.
Жильбер обернулся.
Он увидел, что королева побледнела, что ее побелевшие губы задрожали, а взгляд стал неподвижен.
Он мог бы приписать ее нервное возбуждение испугу при виде двух голов, если бы Мария Антуанетта смотрела в эту минуту на одну из них.
Однако ее взгляд был обращен в другую сторону, остановившись на высоте человеческого роста.
Жильбер проследил за ее взглядом и вскрикнул точно так же, как закричала королева, с той разницей, что королева закричала от ужаса, а он — от изумления.
Потом оба они в один голос прошептали:
— Калиостро!
Человек, стоявший поддеревом, прекрасно видел королеву.
Он взмахнул рукой, жестом предлагая Жильберу подойти.
В эту минуту кареты тронулись с места, продолжая путь.
Повинуясь естественному движению души, королева оттолкнула Жильбера от кареты из опасения, как бы он не попал под колесо.
Он принял это чисто механическое, инстинктивное ее движение за приказание подойти к этому человеку.
Впрочем, если бы королева и не подтолкнула его, все равно с той минуты, как он узнал Калиостро, он не мог не пойти к нему, потому что в определенном смысле себе уже не принадлежал.
Он постоял не двигаясь в ожидании, пока пройдет кортеж, затем последовал за мнимым ремесленником; тот время от времени оглядывался, желая увериться в том, что Жильбер следует за ним; вскоре они оказались на небольшой улочке, довольно круто поднимавшейся к Бельвю. Незнакомец исчез за поворотом как раз в тот момент, когда из виду пропал направляющийся в Париж кортеж, скрывшись за отлогим склоном, будто провалился в бездну.
IV
РОК
Жильбер последовал за своим проводником, опережавшим его шагов на двадцать; так они дошли до середины улочки. Оказавшись напротив большого красивого дома, незнакомец вынул из кармана ключ и отпер небольшую дверь, предназначавшуюся для хозяина дома, когда он хотел войти или выйти, не посвящая в это слуг.
Он оставил дверь приоткрытой, что явно свидетельствовало о приглашении следовать за ним.
Жильбер вошел и легонько толкнул дверь; она беззвучно повернулась на петлях и бесшумно захлопнулась.
Такой замок привел бы метра Гамена в восхищение.
Войдя в дом, Жильбер оказался в коридоре; по обеим его сторонам стены были украшены на высоте человеческого роста — чтобы можно было разглядеть каждую из чудесных деталей — бронзовыми панно, точными копиями тех, которыми Гиберти отделал дверь во флорентийский баптистерий.
Ноги утопали в мягком турецком ковре.
Дверь налево была приотворена.
Жильбер подумал, что это сделано для него, и вошел в гостиную, стены которой были обтянуты точно так же, как и мебель, индийским атласом. Фантастическая птица на потолке, похожая на те, какие рисуют или вышивают в Китае, раскинув золотисто-лазурные крылья, сжимала в когтях люстру со светильниками изумительной работы, выполненными в виде букетов лилий.
Гостиную украшала единственная картина в такой же раме, как зеркало на камине.
Это была Мадонна Рафаэля.
Жильбер залюбовался этим шедевром как раз в ту минуту, когда услышал, вернее, угадал, что у него за спиной отворилась дверь. Он обернулся и узнал Калиостро, выходившего из туалетной комнаты.
Ему оказалось достаточно нескольких мгновений для того, чтобы отмыть лицо и руки, привести в порядок свои еще черные волосы и совершенно переменить костюм.
Ремесленник с грязными руками, гладко зачесанными волосами, в грязных ботинках, кюлотах из грубого бархата и рубашке из сурового полотна превратился в элегантного вельможу, уже дважды представленного нами читателям: сначала в «Джузеппе Бальзамо», затем — в «Ожерелье королевы».
Его расшитый дорогой наряд сильно отличался от черного костюма Жильбера, а бриллианты, которыми были унизаны его пальцы, — от простого золотого кольца, подаренного Жильберу Вашингтоном.
Улыбающийся Калиостро с распростертыми объятиями пошел навстречу гостю.
Жильбер подбежал к нему.
— Дорогой учитель! — воскликнул он.
— Прошу прощения! — со смехом возразил Калиостро. — С тех пор как мы не виделись, дорогой Жильбер, вы достигли таких вершин, особенно в философии, что отныне учителем должны называться вы, а я едва заслуживаю звания ученика.