— Государь, — сказал г-н де Кастри, — история, что нас развеселила, покажется вашему величеству, возможно, не очень веселой.
— О чем же вы говорили, господа?
— Государь! — выступил вперед Сюло. — Всему виною я, ваше величество.
— Ах, это вы, господин Сюло! Я прочел последний номер «Деяний Апостолов». Берегитесь, берегитесь!
— Чего, государь? — спросил молодой журналист.
— Вы слишком откровенный роялист: у вас могут быть неприятности с любовником мадемуазель Теруань.
— С господином Популюсом? — со смехом переспросил Сюло.
— Совершенно верно. А что стало с героиней вашей поэмы?
— С мадемуазель Теруань?
— Да… Я давно ничего о ней не слышал.
— Государь, у меня такое впечатление, будто ей кажется, что наша революция идет слишком медленно, и потому она отправилась готовить восстание в Брабанте. Вашему величеству, вероятно, известно, что эта целомудренная амазонка родом из Льежа?
— Нет, я этого не знал… Так это над нею вы сейчас смеялись?
— Нет, государь, над Национальным собранием.
— О-о! В таком случае, господа, вы хорошо сделали, что перестали смеяться, как только я вошел. Я не могу позволить, чтобы в моем доме смеялись над Национальным собранием. Правда, я не дома, а в гостях у принцессы де Ламбаль, — прибавил король, будто сдаваясь, — и потому вы, сохраняя серьезный вид или же совсем тихонечко посмеиваясь, можете мне сказать, что заставило вас так громко смеяться.
— Известно ли королю, какой вопрос обсуждало сегодня Национальное собрание в течение всего заседания?
— Да, и он очень меня заинтересовал. Речь шла о новой машине для казни преступников, не так ли?
— Совершенно верно, государь, о машине, которую преподнес нации господин Гильотен, — ответил Сюло.
— О-о! И вы, господин Сюло, смеетесь над господином Гильотеном, филантропом? Вы что же, забыли, что я тоже филантроп?
— Я, государь, прекрасно понимаю, что филантропы бывают разные. Во главе французской нации стоит, например, филантроп, отменивший пытки на протяжении следствия; этого филантропа мы уважаем, прославляем, даже более того: мы его любим, государь.
Все молодые люди одновременно поклонились.
— Однако есть и другие, — продолжал Сюло. — Будучи врачами, и, следовательно, имея в своем распоряжении тысячи более или менее хитроумных способов лишить больных жизни, они тем не менее ищут средство избавить от жизни и тех, кто чувствует себя хорошо. Вот этих-то, государь, я и прошу отдать мне в руки.
— А что вы собираетесь с ними делать, господин Сюло? Вы их обезглавите «без боли»? — спросил король, намекая на утверждение доктора Гильотена. — Они освободятся от жизни, почувствовав всего лишь «легкую прохладу» на шее?
— Государь, я от души им этого желаю, — ответил Сюло, — но обещать не могу.
— Как это желаете? — переспросил король.
— Да, государь, я очень люблю тех, кто изобретает новые машины и сам их испытывает. Я не слишком оплакиваю метра Обрио, на себе испытавшего крепость стен Бастилии, или мессира Ангеррана де Мариньи, обновившего виселицу Монфокона. К несчастью, я не король; к счастью — не судья. Значит, вполне вероятно, что буду вынужден сдержать обещание, которое я дал многоуважаемому Гильотену и уже начал исполнять.
— А что вы пообещали или, вернее, начали выполнять?
— Мне пришла в голову мысль, государь, что этот великий благодетель человечества должен сам вкусить от своего благодеяния. Завтра в утреннем номере «Деяний Апостолов», который печатают сегодня ночью, состоится крещение. Справедливости ради следует отметить, что дочь господина Гильотена, официально признанную сегодня отцом перед Национальным собранием, зовут мадемуазель Гильотиной.
Король не смог сдержать улыбку.
— А так как ни свадьбы, ни крестин не бывает без песен, — вмешался Шарль Ламет, — господин Сюло сочинил в честь своей крестницы две песни.
— Неужели целых две?! — удивился король.
— Государь, — отвечал Сюло, — надобно же удовлетворить все вкусы!
— А на какую музыку вы положили свои песни? Я не вижу ничего более подходящего, чем «De profundis»[15].
— Ну что вы, государь! Ваше величество забывает, с какой радостью все будут готовы подставить свою шею дочери господина Гильотена… да ведь к ней будет очередь! Нет, государь, одна из моих песенок поется на чрезвычайно модный в наши дни мотив менуэта Экзоде; другую можно петь на любой мотив, как попурри.