— Не будет ли с моей стороны нескромностью полюбопытствовать, как вас теперь зовут?
— Меня зовут бароном Дзанноне; я генуэзский банкир; я дисконтирую ценные бумаги принцев. Это славные бумаги, не правда ли?.. Вроде тех, какие принадлежали кардиналу де Рогану… Впрочем, ссужая деньгами, я, к счастью, интересуюсь не материальной выгодой… Кстати, не нужны ли вам деньги, дорогой Жильбер? Вы ведь знаете, что мое сердце, как и мой кошелек, открыты для вас сегодня, как и всегда.
— Благодарю.
— Может быть, встретив меня в костюме простого ремесленника, выдумаете, что обремените меня?.. Не беспокойтесь: это всего лишь одно из моих переодеваний. Вы знаете мой взгляд на жизнь: это нескончаемый карнавал, где каждый носит ту или иную маску. Во всяком случае, имейте в виду, дорогой Жильбер, если когда-нибудь вам понадобятся деньги — вот в этом секретере находится моя личная касса, слышите? Главная касса хранится в Париже, на улице Сен-Клод в Маре; так вот, если вам понадобятся деньги, вы можете прийти сюда независимо от того, буду я дома или нет. Я покажу вам, как отпирается маленькая дверь; вы приведете в движение эту пружину — смотрите, как это делается, — и в любое время найдете здесь около миллиона.
Калиостро тронул пружину: передняя стенка секретера опустилась сама собою, и глазам Жильбера открылась груда золота и пачки банковских билетов.
— Вы и в самом деле необыкновенный человек! — засмеялся Жильбер. — Вы же знаете, что у меня двадцать тысяч ливров ренты и поэтому я богаче самого короля. Скажите, не боитесь ли вы, что в Париже вас могут потревожить?
— По поводу дела с ожерельем? Ну нет, не посмеют! Принимая во внимание настроения в народе, мне достаточно будет бросить одно-единственное слово, чтобы вызвать мятеж; вы забываете, что я отчасти в дружеских отношениях со всеми людьми, пользующимися популярностью: Лафайетом, господином Неккером, графом де Мирабо, да и с вами.
— Зачем вы приехали в Париж?
— Кто знает? Затем же, возможно, зачем вы ездили в Соединенные Штаты: создать республику.
Жильбер отрицательно покачал головой.
— У Франции нет республиканского духа.
— Мы ей его создадим, только и всего.
— Король воспротивится.
— Вполне возможно.
— Знать возьмется за оружие.
— Не исключено, что так и будет.
— Что же вы в таком случае будете делать?
— Сделаем не республику, а революцию!
Жильбер глубоко задумался.
— Если мы до этого дойдем, Джузеппе, это будет ужасно! — заметил он.
— Да, если мы встретим на своем пути много таких сильных людей, как вы, Жильбер.
— Я отнюдь не силен, друг мой, — отвечал Жильбер, — я честен, только и всего.
— Увы, это еще хуже. Потому-то мне и хотелось бы вас переубедить.
— Я уже принял решение.
— Помешать нам сделать задуманное?
— Или хотя бы остановить вас на полпути.
— Вы безумец, Жильбер; вы не понимаете роли Франции: Франция — центр мирового разума; необходимо дать ей возможность мыслить, и мыслить свободно, чтобы весь мир мог действовать согласно ее замыслам, то есть так же свободно. Знаете ли вы, Жильбер, кто захватил Бастилию?
— Народ.
— Вы меня не понимаете, вы принимаете следствие за причину. В течение пятисот лет, друг мой, в Бастилию заключали графов, сеньоров, принцев, и Бастилия стояла. Однажды безрассудному королю взбрело в голову заключить под стражу мысль, а ведь мысли нужны простор, свобода, бесконечность! Бастилию взорвала мысль, а уж народ ворвался через брешь.
— Верно, — прошептал Жильбер.
— Помните, что писал Вольтер господину де Шовелену второго марта тысяча семьсот шестьдесят четвертого года, то есть почти двадцать шесть лет тому назад?
— Продолжайте, пожалуйста.
— Вольтер писал:
«Все брошенные мною семена революции неминуемо взойдут, однако мне, к сожалению, не придется увидеть результатов. Французы ко всему приходят с опозданием, но все-таки приходят. Огонь очень скоро перебрасывается с одного на другое, и потому при первой же возможности малейший взрыв вызовет великую сумятицу.
Счастливы те, кто молод: они увидят это прекрасное зрелище!»
— Ну, что вы скажете о вчерашней и сегодняшней сумятице, а?
— Это ужасно.
— А что вы можете сказать по поводу увиденного?
— Это отвратительно!
— Это только начало, Жильбер.
— Вы вестник несчастья!
— Три дня назад я виделся с одним почтенным доктором, филантропом; знаете ли, чем он сейчас занимается?
— Ищет способ избавить человечество от какой-нибудь болезни, которая считается неизлечимой?