Это то, что мы узнали недавно в отношении королевы, поправшей трехцветную кокарду и вместо нее надевшей черную.
Об угрозе контрреволюции нам стало известно после событий, последовавших за банкетом и очень меня обеспокоивших из-за отца, ведь он, как ты знаешь, враг аристократов; однако сегодня вечером, дорогой Питу, я испугался еще больше.
Викарий опять пришел к священнику, а так как я был обеспокоен судьбой отца, то решил, что могу себе позволить нарочно подслушать продолжение того, о чем накануне я услышал случайно.
Похоже на то, дорогой Питу, что народ отправился в Версаль, перебил там многих, и среди них был господин Жорж де Шарни.
Аббат Фортье прибавил следующее:
“Давайте говорить тише, чтобы не взволновать юного Жильбера: его отец тоже ходил в Версаль и его вполне могли убить, как других”.
Как ты понимаешь, дорогой Питу, дальше я слушать не стал.
Я тихонько выскользнул из своего укрытия, так что никто ничего не заметил, пробрался через сад, оказался на Замковой площади и прибежал к тебе. Я хотел попросить тебя, чтобы ты проводил меня в Париж; знаю, что ты непременно сделал бы это, и притом от чистого сердца, будь ты здесь.
Но так как тебя нет и неизвестно, когда вернешься (ты, верно, отправился в лес Виллер-Котре ставить силки на зайцев и в таком случае придешь только завтра), а я сгораю от нетерпения и беспокойства, то не могу так долго ждать.
Я ухожу один; будь спокоен, я знаю дорогу. Кстати, из тех денег, что мне дал отец, у меня осталось еще два луидора, и я смогу сесть в первый же экипаж, который встречу на дороге.
P.S. Я написал такое длинное письмо, во-первых, чтобы объяснить тебе, зачем я еду, а во-вторых, поскольку надеялся, что, пока я его пишу, ты вернешься.
Письмо готово, ты не вернулся, я уезжаю! Прощай, вернее, до свидания; если с отцом ничего не случилось и ему ничто не угрожает, я скоро вернусь.
Если же мое присутствие там будет необходимо, я твердо решил уговорить отца оставить меня при себе.
Успокой аббата Фортье относительно моего отъезда, но сделай это не раньше завтрашнего дня, когда уже будет поздно посылать за мной погоню.
Ну, раз тебя до сих пор нет, придется отправляться. Прощай или, вернее, до свидания».
Затем Себастьен Жильбер, зная бережливость своего друга Питу, задул свечу, распахнул дверь и вышел.
Мы погрешили бы против истины, утверждая, что Себастьен Жильбер был совершенно спокоен, пускаясь в долгий путь ночью; однако испытываемое им чувство не было страхом, как можно было бы предположить, будь на его месте другой мальчик. Он волновался, понимая, что поступает вопреки приказаниям отца, но в то же время чувствовал, что тем самым он доказывает свою сыновнюю любовь, а такое неповиновение любой отец не может не простить.
Кстати сказать, с тех пор как мы не видели Себастьена, он заметно возмужал. Для своих лет он был несколько бледен, хрупок и нервозен. Ему скоро должно было исполниться пятнадцать лет. В этом возрасте, если учесть темперамент Себастьена и то, что он был сыном Жильбера и Андре, он стал уже почти мужчиной.
Итак, молодой человек, не испытывая ничего, кроме волнения, вполне естественного при осуществлении того, что он задумал, побежал в направлении деревушки Ларньи и вскоре различил ее очертания «в бледном сиянии звезд», как сказал старик Корнель. Он пошел вдоль деревни, достиг огромного оврага, разделявшего две деревни — Ларньи и Восьен — и вбиравшего в себя пруды Валю; в Восьене он вышел на главную дорогу и успокоился, когда увидел, что оказался на верном пути.
Себастьен был разумным малым: идя из Парижа в Виллер-Котре, он говорил в дороге только по-латыни и потратил на путь три дня; поэтому он прекрасно понимал, что за один день в Париж ему не добраться и решил не терять время на разговоры ни на каком языке.
Итак, он не спеша спустился с первой горы Восьена и поднялся на вторую гору; выйдя на плоскогорье, он прибавил шагу.
Потом он пошел скорее, возможно, потому, что приближался довольно скверный участок дороги, считавшийся в те времена чем-то вроде ловушки на дороге и не существующий в наши дни. Это скверное место называется Фонтен-О-Клер, поскольку чистейший источник течет здесь шагах в двадцати от двух каменоломен, что напоминают адские пещеры, зияющие чернотой.