Сердце подсказало ему, что иногда упасть к ногам женщины — значит выказать недостаток почтительности.
— Увы, государыня, вы правы, — сказал он, — но надеюсь, ваше величество верит, что это произошло не по моей воле.
— Да, — кивнула королева. — Я знаю, вы преданы монархии.
— Я предан главным образом королеве, — возразил Барнав, — и хочу, чтобы ваше величество были совершенно уверены в этом.
— Я в этом не сомневаюсь, господин Барнав. Итак, вы не могли прийти раньше?
— Я хотел прийти в семь, государыня, но было еще слишком светло, и к тому же на террасе я встретил господина Марата. Как только этот человек смеет приближаться к вашему дворцу?
— Господина Марата? — переспросила королева с таким видом, словно пыталась припомнить, кто это такой. — Уж не тот ли это газетчик, который пишет против нас?
— Да. Но пишет он против всех. Его змеиный взгляд преследовал меня, пока я не вышел через ворота Фейанов… Я шел и даже не смел поднять глаза на ваши окна. К счастью, на Королевском мосту я встретил Сен-При.
— Сен-При? А он кто такой? — осведомилась королева с почти тем же презрением, с каким она только что говорила о Марате. — Актер?
— Да, государыня, актер, — ответил Барнав. — Но что вы хотите? Это одна из примет нашего времени. Актеры и газетчики, люди, о чьем существовании короли вспоминали раньше только для того, чтобы отдавать им приказы, и те были счастливы исполнять их, так вот, эти люди стали гражданами, которые обладают определенным влиянием, движимы собственными соображениями и действуют по собственному наитию, они являются важными колесиками в той огромной машине, где королевская власть ныне стала главным приводным колесом, и могут сделать много доброго, но и много дурного.
Сен-При исправил то, что испортил Марат.
— Каким образом?
— Сен-При был в мундире. Я его хорошо знаю, государыня, и подошел к нему поинтересоваться, где он стоит в карауле. К счастью, оказалось, во дворце. Я знал, что могу быть уверен в его сдержанности, и рассказал, что удостоился чести получить аудиенцию у вашего величества.
— Господин Барнав!
— Неужели лучше было бы отказаться, — Барнав чуть не сказал .от счастья., но вовремя спохватился, — от чести увидеться с вами и не сообщить важные новости, которые я нес вам?
— Нет, — согласилась королева. — Вы правильно поступили. Но вы уверены, что можете положиться на господина Сен-При?
— Государыня, — с глубокой серьезностью произнес Барнав, — настал решительный момент. Поверьте, люди, которые сейчас остались с вами, — ваши преданные друзья, потому что, если завтра — завтра все решится — якобинцы возьмут верх над конституционалистами, ваши друзья станут вашими сообщниками. Вы же видели, закон отводит от вас кару лишь для того, чтобы поразить ваших друзей, которых он именует вашими сообщниками.
— Да, правда, — согласилась королева. — Так вы говорите, господин Сен-При…
— Господин Сен-При сказал мне, что будет стоять на карауле в Тюильри с девяти до одиннадцати, постарается получить пост на антресоли и, если ему это удастся, ваше величество за эти два часа сможет отдать мне приказания. Он только посоветовал мне тоже надеть мундир офицера национальной гвардии. Как видите, ваше величество, я последовал его совету.
— Господин Сен-При был на посту?
— Да, государыня. Назначение на этот пост обошлось ему в два билета на спектакль, которые он вручил сержанту. Как видите, — улыбнулся Барнав, — взятка всесильна.
— Господин Марат… господин Сен-При… два билета на спектакль… тихо повторила королева, с ужасом вглядываясь в бездну, откуда выходят крохотные события, от которых в дни революции зависит судьба королей.
— Не правда ли, государыня, нелепо? — промолвил Барнав. — Это как раз то, что древние называли роком, философы называют случаем, а верующие Провидением.
Королева взяла двумя пальцами локон, вытянула вперед и с грустью взглянула на него.
— Вот от этого-то и седеют у меня волосы, — промолвила она.
Отвлекшись на миг на это грустное обстоятельство, она вновь вернулась к политической ситуации и обратилась к Барнаву:
— Но мне кажется, я слышала, что вы одержали победу в Национальном собрании.
— Да, государыня, в Национальном собрании мы одержали победу, но только что потерпели поражение в Якобинском клубе.
— Господи, я ничего больше не понимаю! — воскликнула королева. — Мне казалось, якобинцы с вами, с господином Ламетом, с господином Дюпором и вы держите их в руках и делаете с ними, что хотите.
Барнав печально покачал головой.
— Так было прежде, но в Собрании повеяло новым духом, — сообщил он.
— Орлеанским, да? — спросила королева.
— Да, сейчас именно оттуда исходит опасность.
— Но разве вы опять не избегли опасности сегодняшним голосованием?
— Вникните, государыня, потому что противостоять сложившемуся положению можно, только зная его, вникните, за что проголосовали сегодня: «Если король нарушит присягу, если он нападет на свой народ или не защитит его, тем самым он отречется от престола, станет простым гражданином и может быть судим за преступления, совершенные после отречения.»
— Ну что ж, король не нарушит присягу, не нападет на свой народ, а если на его народ нападут, защитит его, — сказала королева.
— Все верно, государыня, — заметил Барнав, — но проголосованное решение оставляет дверь открытой для революционеров и орлеанистов. Собрание не вынесло решения о короле, оно вотировало превентивную меру против второго бегства, оставив в стороне первое. Знаете, что предложил вечером в Якобинском клубе Лакло, человек герцога Орлеанского?
— Надо полагать, что-нибудь ужасное. Что хорошего может предложить автор «Опасных связей.?
— Он потребовал, чтобы в Париже и по всей Франции провели сбор подписей под петицией, требующей низложения короля, и пообещал десять миллионов подписей.
— Десять миллионов! — воскликнула королева. — Боже мой, неужели нас так сильно ненавидят, что десять миллионов французов против нас?
— Ах, государыня, большинство очень легко организовать.
— Прошло ли предложение господина Лакло?
— Оно вызвало споры. Дантон поддержал его.
— Дантон! Но мне казалось, что господин Дантон на нашей стороне. Господин де Монморен мне говорил о должности адвоката в королевском совете, не то купленной, не то проданной, точно не помню, которую мы пожаловали этому человеку.
— Господин де Монморен ошибся, государыня. Если Дантон и стоит на чьей-то стороне, то на стороне герцога Орлеанского.
— А господин Робеспьер выступал? Говорят, он начинает приобретать большое влияние.
— Да, выступал. Он не за петицию, он вовсе лишь за обращение к провинциальным якобинским клубам.
— Но если господин Робеспьер обрел такое значение, надо заполучить его.
— Государыня, господина Робеспьера заполучить невозможно. Господин Робеспьер принадлежит только себе. Им движет идея, утопия, иллюзия, быть может, честолюбие.
— Но, в конце концов, его честолюбие, каково бы оно ни было, мы можем удовлетворить. Предположим, он хочет стать богатым…
— Нет, он не хочет стать богатым.
— Быть может, стать министром?
— Возможно, он хочет стать чем-то больше, нежели министром.
Королева чуть ли не с ужасом взглянула на Барнава.
— Но мне казалось, — заметила она, — министерский пост — самая высокая должность, которой может достичь один из наших подданных.
— Но если господин Робеспьер думает о короле как об уже свергнутом, то и себя он не считает его подданным.
— Так на что же он тогда притязает? — ужаснувшись, спросила королева.
— В определенные моменты появляются, государыня, люди, которые мечтают о новых политических титулах взамен уничтоженных.
— Хорошо, я могу понять, что герцог Орлеанский мечтает стать регентом, он по рождению имеет право на этот высокий сан. Но господин Робеспьер, ничтожный провинциальный адвокат…