Я очень любила Луи, хотя он был еще очень молод, а я уже тогда выглядела, как маленькая женщина.
Однажды мой отец познакомился с одним молодым человеком, снимавшим у дворника нашего дома жалкую комнатушку на чердаке за шесть франков в месяц.
Внешность и манеры этого юноши говорили о хорошем происхождении, но никто из нас не интересовался его именем, которое он тщательно скрывал, несомненно, из гордости.
Однако он признавал, что принадлежит к знатной и богатой семье и что родители были против его решения стать актером, предоставив ему выбор между нищетой и отказом от своих планов.
Недолго думая, он из уважения к семье выбрал себе фальшивое имя и стал зваться Флорестаном.
Его красивая внешность, театральные жесты и окружавшая его тайна показались мне столь неотразимыми, что я не устояла и влюбилась в Флорестана.
С этого времени заботы по хозяйству стали казаться мне настоящим рабством.
Из всех добродетелей у меня осталась лишь одна — материнское сердце, если это слово применимо в данном случае, ибо я по-прежнему любила свою сестру Урсулу той любовью, которой мать любит своего первенца.
Ах, эта любовь, которая могла бы спасти меня от падения, лишь способствовала моему несчастью!
Лишь один Луи Жакмен не доверял Флорестану.
Опасаясь, что отец догадается о моих истинных чувствах, я стала лицемеркой, притворившись, что без памяти влюблена в своего нареченного.
Бедный парень легко поддался на обман и отец начал приготовления к нашей свадьбе.
Были сделаны необходимые покупки — подвенечное платье, фата, мебель для нового жилища и многое другое. Назначили день свадьбы и сделали объявление о предстоящем браке, но за неделю до свадьбы, как раз в день своего совершеннолетия, я сбежала из дома с Флорестаном.
Мы отправились в Брюссель, где Флорестан встретился со своим другом по имени Лежижан, который одолжил ему крупную сумму денег.
Позже я, к своему горю, узнала, чем они занимались. Надо ли говорить, что вскоре я рассталась с Флорестаном, надо ли называть тебе его приемника?
Покинув Лежижана так же, как Флорестана, я вернулась в Париж, чтобы продолжить свою порочную жизнь на более высоком уровне.
Однажды ночью, или, вернее, ранним утром, ибо теперь ночь для меня превратилась в день, я пошатываясь выходила из дверей одного из больших ресторанов на бульварах.
Внезапно, в тот самый момент, когда я собиралась было сесть в наемный экипаж, кто-то повелительно окликнул меня:
— Селина!
Пораженная, как ударом молнии, я обернулась и увидела перед собой Луи Жакмена.
Боже, как он изменился! Бледный, похудевший, с чахоточным румянцем на щеках!
Приказав извозчику остановиться, Жакмен схватил меня за руку и втолкнул в карету. Я не сопротивлялась.
Войдя в карету следом за мной, он сел на противоположное сиденье и дал кучеру адрес дома моего отца.
Дрожа от стыда, я ждала, когда Луи заговорит со мной, но он оставался мрачен и безмолвен. Казалось, он не собирался бранить или упрекать меня. Не в силах больше выносить это молчание, я решилась заговорить первой.
— Как мой отец? — спросила я.
— Он умер.
Последовало напряженное молчание, прервать которое я не осмелилась.
Наконец экипаж остановился у дверей моего прежнего жилища.
Расплатившись с извозчиком, Жакмен провел меня в подъезд и мы стали подниматься по лестнице. У дверей моей прежней квартиры мы остановились.
Он постучался, за дверью послышался шелест платья и на пороге появилась госпожа Жакмен.
— Вот она! — сказал Луи своей матери, подталкивая меня через порог.
— Ах, бедное дитя! — воскликнула добрая женщина.
Плача, мать Луи сделала знак, по которому вперед вышел ребенок, присутствие которого в комнате я заметила только теперь.
Я нагнулась и две ручонки, две маленькие и слабые детские ручонки обхватили меня за шею.
Только тут я узнала наконец Урсулу, мою сестренку, мою дорогую дочурку!
— Разве ты не узнаешь меня, Урсула? — взволнованно спросила я.
Но девочка ничего не отвечала, молча смотря на меня.
— Неужели ты забыла свою Селину? — плача спросила госпожа Жакмен.
Малышка улыбнулась.
— Селина умерла, так сказал мне папа, — тихо проговорила она наконец. — Кроме того, Селина никогда не одевалась так хорошо, — добавила она, указывая на мое бархатное платье, на кружева и бриллианты.
Отчаяние снова охватило меня и я воскликнула:
— Она права, Селина действительно умерла!
ГЛАВА VIII
Луи Жакмен
— Селина умерла! Да, Селина мертва, в живых осталась только Нини Мусташ.
Я встала, чтобы навеки покинуть этот дом, ставший мне чужим, но госпожа Жакмен удержала меня и сообщила, что отец простил меня перед смертью. Разве родители не прощают всегда своих детей? Отец оставил нам с Урсулой маленькое наследство, плод неустанных трудов всей своей жизни.
Я не захотела трогать этих священных для меня денег, оставив свою долю маленькой Урсуле.
Госпожа Жакмен согласилась взять на свое попечение мою сестру, пообещав стать для нее второй мамой. Наконец они дали мне уйти.
На следующий же день или, вернее, вечером того же дня я возобновила свою обычную жизнь.
Однако с тех самых пор у моей жизни появился молчаливый и мрачный свидетель.
Где бы я ни была — в ресторане, на балу, в театре — везде я видела перед собой Луи, причем с каждым разом он становился все бледнее и изможденнее.
Постепенно одежда его превратилась в лохмотья, а честная трудовая бедность сменилась грязной нищетой.
Однажды я заметила, что он сильно пьян. Чем ниже падала я, тем ниже опускался и мой бывший жених.
Через несколько месяцев я получила письмо от его матери, объяснившее ужасную перемену его характера и образа жизни.
Встретив меня снова лишь для того, чтобы потерять навсегда, Луи впал в отчаяние, опустился, забросил работу, стал много пить и поздно приходить домой.
Несчастная мать робко упрекала его, но в ответ он лишь грубил ей.
Бедняжка отдала ему все сбережения и пока сын беспробудно пьянствовал, мать питалась лишь хлебом и водой.
Когда однажды она заявила ему, что денег совсем не осталось, он потребовал отдать ему маленький капитал Урсулы.
Несчастная мать готова была отдать всю свою кровь ради единственного сына, но наследство бедной сиротки она защищала с мужеством львицы.
Обо всем этом мне и написала госпожа Жакмен.
Письмо свое она заканчивала просьбой забрать у нее Урсулу, ибо ради сына она решила пойти в прислуги.
Итак, лишь этот ребенок не умер и не пострадал из-за меня.
Тогда-то я и отправила свою сестру в отдаленный монастырь в провинции.
Представившись там под именем госпожи Морель, я открыла всю правду о себе лишь матери-настоятельнице, отдав ей те несколько тысяч франков, которые составляли все достояние малышки.
Сделав это и успокоив свою совесть в отношении судьбы сестры, я снова с головой ринулась в кипучий водоворот греха.
Однажды на одном из публичных балов я снова встретила своего злого гения Флорестана, но он стал совершенно другим человеком, ибо за те восемь лет, что прошли с нашего расставания, сумел значительно улучшить свое социальное положение.
Заметив меня, он наклонился к своему спутнику и шепнул ему на ухо несколько слов. Конечно же, он говорил обо мне, ибо его друг посмотрел в мою сторону и что-то ответил полковнику.
— Полковнику? Так это был полковник Фриц? — вскричала Аврелия, прерывая рассказ подруги.
— Да, — коротко ответила Нини Мусташ. — Граф де Пьюзо, — ибо спутником полковника Фрица был именно он, — вскоре заговорил со мной.
Он сразу же произвел на меня самое благоприятное впечатление. Позже полковник присоединился к нам и, улучив момент, когда граф де Пьюзо не мог нас слышать, шепнул мне на ухо: