Он попросил у меня разрешение появиться на другой день утром вместе с матерью. Я с готовностью согласилась, тем более что жаждала увидеть особу, восхитительные романы и письма которой меня буквально очаровали.
Нечего говорить о том, что я сделала все, что было в моих силах, чтобы показаться ей интересной, но скоро заметила, что все мои старания пропали даром – госпожа де Суза была занята исключительно собой. Она тщательно продумывала свои фразы, и в ее разговоре проскальзывали иногда удачные и остроумные словечки, которые, по-видимому, были приготовлены заранее. Ее манера вести беседу не отличалась ни очарованием, ни увлечением, и читать ее произведения, как оказалось, было гораздо занимательнее, чем вести с ней беседу.
В то же время я была неприятно удивлена тем, что госпожа де Суза с первого же раза старалась внести какую-то интимность в отношения между нами тремя. Она так гордилась своим сыном! Это чувство было в ней простительно, но она говорила о его предполагаемых успехах с такой самоуверенностью, что даже он был смущен и все время делал тщетные попытки придать разговору более серьезный и подходящий тон. Эта бьющая через край самоуверенность произвела на меня очень неприятное впечатление, и поэтому я держала себя со своей гостьей хоть и вежливо, но холодно. Мы расстались, весьма недовольные друг другом.
Двор
Император – Мария Луиза – Странный вид двора – Элиза – Полина Боргезе – Неаполитанская королева – Княгиня Талейран – Салон графини Тышкевич
Как только императрица водворилась в Тюильри, начались представления ко двору. В качестве иностранки я должна была представиться не только императору и императрице, но и всем королевам и принцессам императорской фамилии. Каждая из них имела свой приемный день, поэтому приходилось каждое утро проводить в длинных и утомительных сборах и терять лучшие часы дня, надевая и снимая придворное платье. По вечерам все отдыхали в театре.
Император принимал около полудня в своем кабинете.
Прием начинался тремя реверансами, после чего называли имя дамы. Император стоял, опираясь на свой письменный стол, и, если вы были молоды и красивы, окидывал вас милостивым взглядом. После трех реверансов следовала самая трудная часть церемонии: надо было, уходя из кабинета, сделать опять три реверанса, но не поворачиваясь, а пятясь к двери, что было весьма нелегко ввиду безмерно длинного придворного шлейфа, который приходилось откидывать незаметным движением ноги, причем в этом движении невольно проявлялись грация и изящество дамы. Я постигла эту премудрость не более как в три урока.
Император принял меня с необыкновенной любезностью, благодаря чему я быстро оправилась от смущения. Он расспрашивал меня обо всех моих родственниках, главным образом о моем дяде – князе Понятовском.
Несмотря на все внимание, с которым я относилась к каждому его слову, я не могла не бросить восхищенного взгляда на великолепную картину Гверчино «Сивилла», висевшую над письменным столом. Будучи взятой из Капитолия, она – увы – опять была туда возвращена. Наполеон, от которого ничто не ускользало, тотчас же заметил мой взгляд и, улыбаясь, сказал, что если я люблю искусство, то мне надо познакомиться с господином Деноном и вместе с ним посетить музей. «Но прежде всего, – добавил он, – я надеюсь, что вы подготовитесь к празднествам, которые скоро начнутся, и не пропустите ни одного».
После этих слов он поклоном отпустил меня. Выйдя из кабинета императора, я прошла в приемный зал императрицы, где уже собралось большое общество. Мария Луиза вышла из своих апартаментов в сопровождении многочисленного и блестящего двора. Одета она была с большим вкусом, что значительно скрадывало ее безобразие, но выражение лица оставалось прежним: ни любезная улыбка, ни быстрый взгляд не оживляли этого деревянного лица. Она обошла всех присутствующих, напоминая своими движениями механических заводных кукол с их негнущейся тонкой талией и выпуклыми фарфоровыми бледно-голубыми глазами.
Император шел рядом с ней и шепотом подсказывал, что сказать тем дамам, которых он хотел отличить. Когда очередь дошла до меня и дежурная дама представила меня императрице, я отлично расслышала слова, которые прошептал Наполеон: «Полна грации». Императрица повторила эти слова таким сухим тоном и с таким сильным немецким акцентом, что это не доставило мне никакого удовольствия.
Двор, полный великолепия издали, при ближайшем знакомстве сильно проигрывал. В нем была заметна какая-то дисгармония, лишавшая его того величественного и блестящего вида, который всякий вправе был от него ожидать. Рядом с самыми элегантными и богато одетыми дамами стояли жены маршалов, не привыкшие носить придворные платья. Почти то же самое можно было сказать и об их мужьях: их шитые золотом мундиры, такие блестящие и роскошные на военных смотрах и на полях битв, здесь, при дворе, составляли неприятный контраст с их грубыми манерами. Между ними и представителями старой аристократии, которые уже присоединились к новому правительству, явно наблюдалось резкое противоречие. Казалось, присутствуешь на репетиции, где актеры заняты примеркой костюмов и первым разучиванием ролей. Эта странная неразбериха могла бы вызвать смех, если бы главное действующее лицо ее не внушало того уважения и страха, которые заставляли забыть о смехе.