Крики прислуги привлекли ее внимание, совершенно испортив настроение. Даже голова разболелась.
«Выпороть бы ее за такое поведение», - подумала Левитиана.
- Госпожа, госпожа! – вопила Элейн.
- Что случилось? – нехотя отозвалась та.
- Циаль с вами? Умоляю, скажите, что она с вами!
- А не вы ли присматриваете за моей дочерью?
Лицо Элейн стало цвета накрахмаленной простыни.
- Так я же говорила вам, госпожа что отойду, - заламывая руки, почти прошептала женщина.
- Нет, - холодно отчеканила графиня.
- Как же…?
- Вы хотите сказать, что не знаете где моя дочь? – коршуном налетела на прислугу Левитиана.
Элейн только молчала, а после, закрыв лицо руками - всхлипнула. Плечи ее ссутулились, прибавив возрасту, ноги подкосились, и она упала на мокрый песок, выпачкав платье.
- Она ведь играла у самой воды, - сквозь слезы запричитала нянечка.
Только графиня этого уже не слышала. Развернувшись, она зашагала к особняку. В висках стучало, и от того, казалось, что весь мир вращается, да и она сама ступает то по мокрому песку, то по графитовому небу.
«Свершилось! Теперь посмотрим, сбудется ли все остальное».
Вечером, в гостиную, окутанную мягким светом, ворвался Ольгерд, внеся с собой в комнату пронизывающую до костей сырость. Левитиана, читающая книгу и поджидающая супруга, вскочила.
- Муж мой! – воскликнула она, подходя к нему поближе и проводя тонкими пальцами по холодной скуле, желая ощутить полузабытый вкус его поцелуя.
- Где наша дочь? – сквозь зубы процедил граф.
Девушка отпрянула, прижав холодные пальцы к себе, пытаясь согреть их. Глаза ее вовсю смотрели на супруга, ставшего за эти годы почти посторонним человеком. Смотрели и не узнавали. Она так отчаянно жаждала его ласки. А теперь видела, что черты родного лица стали жесткими, колючими, отталкивающими.
- Не знаю, - проговорила графиня. Голос ее под воздействием эмоций поблек, словно из него испарилась любовь к жизни.
- Не знаешь? – вскипел Ольгерд. Взгляд его не вовремя наткнулся на лежавший, в кресле потрепанный любовный томик. – Ты ни о чем не ведаешь кроме своих книг!
В порыве ярости он схватил его, и пожелтевшие страницы осенним листопадом посыпалась к ногам графини. А после, не сказав более не слова, он покинул комнату, громко хлопнув дверью. Левитиана зарыдала, свечи она погасила собственными слезами, поднося их поочередно к лицу, а после просидела во тьме почти до самого рассвета, и отправилась к себе в комнату только тогда, когда небо отделилось от земли бледно-алой лентой рассвета.
С той памятной ночи супруги больше не делили одну комнату. И почти перестали замечать друг друга, только кивали при встрече за завтраком. Они и раньше игнорировали этикет, теперь же он и вовсе был позабыт. Ужинали они всегда порознь, каждый в своей комнате.
Вскоре осень вступила в свои права, изгнав лето далеко за горизонт. Солнце теперь вставало поздно, вместе с Левитианой, словно боялось нарушить сон хозяйки поместья. Однако это не помогало графине высыпаться, и ее настроение изо дня в день ухудшалось. Только любовь к прогулкам и одиночеству остались прежними.
Вот и сейчас ее туфельки ступали по саду, искупавшемуся ночью под холодным дождем. Молочный туман стелился у ног, выглядывал из-за кустов, укрывал шалью пожелтевшие кроны деревьев. Вокруг было тихо, только звуки соскальзывающих с листьев капель нарушали абсолютную тишину.
Ворвавшийся в сад ветер напугал девушку. Он толкнул ее в спину, вырвал несколько прядей из прически, и совсем по-человечески шепнул на ухо, вынудив, тем самым очнутся от грустных мыслей, в которых она вернулась к событиям двухмесячной давности.
«Это твоя плата, дорогая».
Молодая графиня огляделась по сторонам, даже обошла близ растущие кусты, но никого не обнаружила. А ветер все продолжал шептать странные слова. Тогда Левитиана не выдержала и в спешке покинула сад, остановившись только у заднего входа, ведущего на кухню. Она уже хотела было войти, но услыхала разговор двух служанок. Те, шептались о деве, исполняющей желания.