На легальном положении Бабёф находился до начала декабря 1795 г. Однажды к нему явился пристав, у которого было поручение отвести к судье некоего гражданина Роша, заведовавшего подпиской «Народного трибуна». Не удостоверившись в личности Бабёфа, пристав схватил его и пытался арестовать. Вырвавшись от полиции, Бабёф обратился в бегство. Полиция бросилась за ним по пятам с криком: «Держи вора!» Трижды его задерживала уличная толпа и трижды его отпускала, узнав от него, кто он такой. Наконец рабочие продовольственного магазина Ассомсьон, очевидно носильщики, отбили его у преследователей, и он под их защитой удалился в безопасное убежище.
Эта уличная сценка была только началом новых гонений. Против № 35 «Народного трибуна» министр юстиции возбудил судебное преследование. Разбирательство окончилось оправданием. На следующий же день Директория отменила приговор. Вынужденный скрываться Бабёф продолжал выпуск своей газеты. В начале февраля министр юстиции поднял новое дело по поводу № 39 «Народного трибуна».
Однако установить местонахождение Бабёфа так и не удалось. Тогда арестовали его жену, обвинив ее в укрывательстве и рассчитывая выпытать у нее местонахождение мужа. Арестованную подвергли заключению в самых тяжелых условиях и после допроса предъявили обвинение в заговоре против правительства.
Члены общества Пантеона немедленно устроили подписку в пользу «заговорщицы» и ее детей. Бабёф, затравленный полицией, принужденный кочевать по квартирам своих друзей, обрел по крайней мере уверенность в том, что его семья не погибнет с голода и не станет жертвой тюремного режима Директории.
Свидания Бабёфа с его близкими становились все более мимолетными. Дети разыскивали убежище отца в кривых, глухих переулках парижских окраин. Они находили его за работой, пишущим, просматривающим рукописи или беседующим с друзьями. Нередко при их появлении беседы обрывались. Начинался краткий разговор с отцом. Он спрашивал детей о матери, утешал их, шутил с ними. Они расставались, не зная зачастую, когда вновь увидятся. Еще раз, и теперь уже окончательно, интересы революции заслонили от Бабёфа всякие заботы о домашнем очаге. И потом, подготавливая эту последнюю революцию, призванную осуществить всеобщее благо, он не работал разве во имя будущего своих детей, как и детей всех бедняков, всех угнетенных?
2Посмотрим теперь, с чем выступил «Народный трибун* в той необычайно трудной и сложной обстановке, какая сложилась во Франции в первые месяцы Директории. Мы знаем уже, что один из основных моментов, обусловивших собой перестройку мировоззрения Бабёфа, заключался в пересмотре старых его воззрений на смысл и историческое значение якобинской диктатуры. Из противника Робеспьера Бабёф превращается теперь в ярого его поклонника. А отсюда вытекает и совершенно новый взгляд, новый подход к 9 термидора.
«Мы осмеливаемся утверждать, — пишет Бабёф в № 34 «Народного трибуна», — что, несмотря на все препятствия, все противодействия, революция до 9 термидора шла вперед и что только после этой даты она обратилась вспять». 9 термидора имела место «катастрофа». Низвержение Робеспьера рисуется Бабёфу деянием введенной в заблуждение, обманутой толпы. Опытный садовник уничтожал в прекрасном саду плевела, срезал сухие ветки, корчевал ядовитые растения, расчищая путь здоровому росту полезных культур. Но толпа посредственных земледельцев, чуждая его искусству, решила, что его действия угрожают саду, угрожают почве. В этой незамысловатой притче Бабёф выражает свое новое отношение к Робеспьеру и его противникам. Пусть аллегория и бледна красками, большой путь проделан автором от «императора Максимилиана» к «опытному садовнику». Теперь он вполне отдает себе отчет в том, что после термидора имела место «плачевная деградация», настоящая реакция, ознаменовавшаяся, между прочим, «отменой закона против ненасытной жадности и варварского злорадства и организацией ужасного голода».
В другом месте, в № 40 «Народного трибуна», поднимая вопрос о Робеспьере и эгалитарных тенденциях его режима, Бабёф проводит довольно любопытную параллель между Робеспьером и Дантоном. Последний, по мнению Бабёфа, хотел республики только для того, чтобы поставить революционеров на место принцев и сеньоров. «Чем мы хуже графа д'Артуа или принца Орлеанского? — говорили между собой приверженцы этого негодяя». Прямо противоположна этому была доктрина «философа из Арраса», и Бабёф цитирует его речь от 17 плювиоза II года республики, в которой Робеспьер упоминал об обязанности отечества обеспечить благосостояние каждого индивидуума. «Урна Робеспьера! — восклицает Бабёф, — дорогие останки! Восстаньте и уничтожьте низких клеветников. Но нет, спите мирно, презрите их; весь французский народ, блага которого вы желали и для которого один ваш гений сделал больше, чем кто-либо, — весь французский народ подымется, чтобы отомстить за вас».