Печать уравнительности, лежащая на бабувизме, отмечена еще в «Коммунистическом манифесте». «Первые попытки пролетариата, — читаем мы там, — доставить непосредственное торжество своим классовым интересам во время всеобщего возбуждения умов, в период низвержения феодального строя, необходимо должны были разбиться вследствие неразвитого состояния самого пролетариата и недостатка материальных условий его освобождения, которые сами являются продуктом лишь буржуазных эпох. Революционная литература, сопутствовавшая этим первым движениям пролетариата, по своему содержанию необходимо является реакционной. Она проповедует всеобщий аскетизм и грубую уравнительность». Под литературой этой, «которая во всех великих революциях нового времени выражала требования пролетариата», авторы «Манифеста» прямо подразумевают «сочинения Бабёфа и т. д.» (Маркс и Энгельс, Соч., т. V, стр. 509).
Таким образом, подчеркивая пролетарскую, классовую сущность бабувизма, Маркс и Энгельс вместе с тем считают необходимым отметить его историческую ограниченность, вытекающую из «неразвитого состояния самого пролетариата». Уравнительность у Бабёфа и есть наиболее яркое проявление этой исторической ограниченности.
Мы увидим дальше, что Бабёф в этой части своей доктрины мог непосредственно опираться на утописта Морелли. Зато абсолютно оригинальным в системе Бабёфа является то, что все затеянное им дело общественного преобразования упирается в организацию режима диктатуры трудящихся и что таким образом победоносная революция оказывается необходимейшим условием осуществления всего плана в целом.
Бабёф сам ни мало не сомневается в истинном характере своей доктрины. Он знает, что к нему будет обращен упрек в разжигании гражданской войны. Этого упрека он не боится. «Бедствия, обрушившиеся на нас, дошли до апогея, их господство не может дольше продолжаться, но они могут быть смыты только в общем перевороте!!! Пусть же все придет в смешение!.. Пусть все элементы замутятся, смещаются, придут к столкновению! Пусть все возвращается в хаос, и пусть из этого хаоса восстанет новый и возрожденный мир!» Такими словами заканчивается № 35 «Народного трибуна».
Но «Народный трибун» — не только орган пропаганды нового учения. Газета врезается в самую гущу политической борьбы, Она не перестает агитировать, звать массы на бой. Она неустанно следит за изменчивыми настроениями рабочей массы и отмечает малейшие проявления подъёма революционного духа. Бабёф протестует против утверждения, будто энергия народа погасла. «Факты последних дней, — пишет он в № 37 газеты, — могут только подчеркнуть всю ошибочность такого воззрения. А эти факты таковы. Защитники прав народа преследуются на улицах агентами новой инквизиции, и их укрывают рыночные носильщики. Министр неправосудия угрожает и клевещет против тех же самых защитников народа, и целое предместье встает на их защиту и реабилитацию. Судят Лебуа, друга «Трибуна», и вот зал суда наполняется «террористами» обоих полов, громко выражающими свое сочувствие подсудимому. В обществе Пантеона 2 нивоза, во время обсуждения обращения к народу, «подлые лакеи аристократии, скрытые под маской плебеев», предлагают включить в текст адреса «самую бесчестную из всех возможных клятв», клятву защищать до последнего издыхания конституцию 95 года — и тотчас же взрыв негодования охватывает собравшихся и они с отвращением отвергают это «бесстыдное предложение». Два дня спустя роялисты распускают слухи о готовящемся нападении на республиканцев. Тотчас же подымается Сент-Антуанское предместье и посылает вечером вооруженную депутацию, чтобы узнать, что происходит в городе. «Наконец, пусть прислушиваются к разговорам уличной толпы на пристанях, на рынках, в очередях, во всех народных сборищах (курсив Бабёфа), нигде больше не стесняются повторять то самое, о чем мы не устаем писать: а именно, что нельзя больше скрывать ни от самих себя, ни от других, что контрреволюция стала действительностью после 9 термидора что лучшие друзья народа были умерщвлены в этот роковой день; что до этого дня народ был счастлив и республика торжествовала».
Бабёф стремится оформить нарастающее революционное брожение и направить его к определенной цели, обращая самые пламенные призывы к угнетенным и обездоленным. Свои надежды Бабёф связывает с деятельностью общества Пантеона. Пусть только оно освободится от присутствия нескольких изменников, вроде тех, что недавно осмелились предложить обществу присягнуть конституции 95 года. «Общество Пантеона, — взывает Бабёф, — вспомни о своей славе, вспомни о своем добре, какое ты можешь совершить».