Якобинцы, возглавившие революционный режим 1793–1794 годов, не были наиболее левой, наиболее крайней политической группировкой. Да иначе и не могло быть, потому что они были на всем протяжении своего пребывания у власти представителями устойчивой мелкой буржуазии, влево от которой расположены были общественные «низы» городской и сельской бедноты. Представителями этой бедноты выступали эбертисты и «бешеные». Историческое величие настоящих якобинцев, якобинцев 1793 года, — писал Ленин, — состояло в том, что они были «якобинцами с народом», с революционным большинством народа, с революционными передовыми классами своего времени» (Ленин, Соч., т. XX, стр. 435).
В течение исторической зимы 1793, 94 года широкий плебейско-демократический блок, на который опирался Робеспьер, распался. «Крайнее направление», представленное, по Марксу, эбертистами (Архив Маркса и Энгельса, т. I (VI), стр. 396), перестало блокироваться с робеспьеровской мелкой буржуазией. Политическим выражением этого была борьба Робеспьера сначала против «бешеных» и затем против эбертистов, окончившаяся казнью эбертистских вождей и разгромом эбертистской парижской коммуны. Отсюда — сужение социальной базы якобинской диктатуры. Отсюда — бессилие мелкобуржуазной диктатуры в разрешении тех задач, которые представлены были весной 1794 года всем ходом революции. Выхода из положения Робеспьер искал в противоречивой, полной колебаний политике, в которой вантозовские декреты о распределении среди бедноты имущества осужденных контрреволюционеров и прериальский террористический закон об усилении деятельности революционного трибунала сочетались с послаблениями торговой буржуазии и крестьянству в вопросе о применении максимума и с усиленным нажимом на рабочих, в целях удержания заработной платы на уровне, предусмотренном максимумом.
Укрепление экономических позиций новой буржуазии только усилило ее враждебное отношение к робеспьеровскому режиму. Новые богачи требовали безудержной свободы капиталистического накопления, ликвидации всяких эгалитарных устремлений и «солидных» гарантий против городских низов. Буржуазные перерожденцы, вроде Тальена и Фрерона, смастерили заговор против Робеспьера. Опираясь на буржуазное оппортунистическое большинство Конвента, на так называемое «болото», располагая поддержкой оппозиционной Робеспьеру части правительственных комитетов и используя депрессию, овладевшую парижскими массами еще со дней гибели эбертистов, они устроили 9 термидора контрреволюционный переворот, положивший конец диктатуре мелкой буржуазии. В республике нуворишей ажиотаж должен был заменить закон о максимуме, продажный Барра — «неподкупного» Робеспьера, господство крупной буржуазии — диктатуру революционного мещанства.
Казнь Робеспьера. С картины английского художника Бенса
Глава III
Бабёф в дни термидорианской реакции
9-го термидора во Франции происходит контрреволюция. У власти оказываются термидорианцы — ставленники крупной спекулятивной буржуазии. Их база — «новая» буржуазия, «нувориши» — новые богачи всех мастей, выросшие, как грибы, на болотистой почве военных поставок, подрядов, спекулятивных предприятий, ажиотажа вокруг продажи национальных имуществ и нечистых сделок с иностранной валютой. Основная черта всех этих нуворишей — хищничество, безграничная алчность, рвачество, соединенное с политической беспринципностью и звериной ненавистью к павшему режиму якобинской диктатуры и его деятелям. Выскочки, обязанные своим внезапным обогащением самым темным махинациям, отбросы великого революционного процесса, — вот кто приходит к власти на следующий день после свержения Робеспьера. Их союзником в деревне выступает кулак-ростовщик и мироед, вдоволь насытившийся эмигрантскими и церковными землями и мечтающий о твердой власти и «порядке».
Политика победивших термидорианцев направлена на последовательную ликвидацию аппарата революционного правительства, как он сложился при Робеспьере, и на развязывание всех сил реакции. Дантонисты, жирондисты, даже роялисты вновь возникают из политического небытия, в которое их погрузил разящий меч якобинского террора. При этом термидорианцы корчат из себя поборников демократии и защитников политических свобод, поруганных Робеспьером. Лозунг свободы печати подхватывается реакционерами всех мастей, пользующимися этой свободой для разнузданной погромной агитации, направленной против якобинцев и против всех вообще левых группировок.
Вся Франция наводняется потоком брошюр, в которых повествуются всякие небылицы о «свергнутых тиранах» и смешиваются с грязью вожди якобинской партии. Контрреволюционная пропаганда ведется со страниц газет и памфлетов, театральных подмостков, с трибуны Национального конвента. Начинаются репрессии против деятелей павшего режима, переходящие вскоре, в особенности в провинции, в настоящую волну белого террора.
Политические группировки, находящиеся в оппозиции к победившим термидорианцам, бессильны преградить путь реакции. Они разъединены и враждуют между собой. Это, во-первых, так называемые «левые термидорианцы» или, как называют их термидорианские журналисты, «охвостье Робеспьера». Вожди их — Бийо-Варенн, Колло д'Эрбуа и др. — приняли активнейшее участие в термидоровском заговоре, сыграв в нем сугубо контрреволюционную роль. Их социальная база — мелкая буржуазия, в низших ее слоях, нищающие мелкие предприниматели и торговцы, прослойки, смешанные с тем ядром мелкой буржуазии, на которое опирались робеспьеристы, но отколовшиеся от него в момент распада возглавленного якобинцами революционно-демократического блока. Их центр, это — оскопленный после 9 термидора якобинский клуб, руководство которого всячески пытается приспособиться к существующему порядку вещей, бессчетное число раз отмежевываясь от Робеспьера и его сторонников. Впрочем, эта тактика, сводящаяся к сдаче на милость Победителя, не приводит ни к чему, и 12 ноября — 22 брюмера — Конвент, по предложению своих комитетов, окончательно ликвидирует якобинский клуб, лишая парижскую мелкую буржуазию главной ее политической опоры.
Наконец, на крайне левом фланге располагаются «электоральцы», объединяющиеся вокруг так называемого электорального клуба. Они представляют рабочий класс и сблизившиеся с ним группы разоренной, пауперизированной мелкой буржуазии. Сочувствие, выражаемое ими на первых порах правым термидорианцам, является историческим недоразумением. Им кажется, что, содействуя разрушению революционного правительства, преследуя якобинцев, они продолжают на благо революции борьбу с силой, уничтожившей коммуну и пославшей на эшафот Эбера и Шометта. От этой иллюзии их быстро излечивают уроки классовой борьбы, ставящей их лицом к лицу со всей неприглядностью режима победивших термидорианцев.
В дни, когда Париж спекулянтов, кокоток, продажных журналистов и роялистских агентов шумно празднует свой триумф над поверженным в прах врагом, Париж рабочих предместий с недоумением и тревогой, переходящей в чувство жгучей классовой ненависти, следит за маневрами термидорианских властей. В области экономической политики термидорианцы выступают с лозунгом свободной торговли, означающей свободу накопления для нуворишей и угрозу голодной смерти для рабочих масс. Экономическое положение катастрофически ухудшается изо дня в день. После 9 термидора срыв максимума, задолго до формальной его отмены, приобретает массовый характер. Параллельно с этим начинается полный развал ассигнационного обращения и резкое падение курса бумажных денег. Если в июле 1794 г. за 100 ливров бумажными деньгами давали 34 золотых ливра, то в январе 1795 г. дают только 18. Таким образом, за эти семь месяцев средний курс ассигнаций понижается на 50 %, причем в общей своей стоимости они теряют 83 %. Торговцы, чтобы не отстать от падающего курса, ежедневно взвинчивают цены, чем со своей стороны способствуют окончательному обесценению ассигнаций.