Подобные убеждения близки тем, что ранее отстаивались Робеспьером: «В Республике все еще продолжают существовать две партии: с одной стороны - партия патриотизма и честности, с другой - дух контрреволюции, мошенничества и порочности»{160}; «есть только две партии: партия честных людей и партия развращенных людей»{161}; «в Республике существуют лишь две партии: партия добрых и партия дурных граждан»{162}. Надо заметить, что от подобных взглядов до идеи революционной диктатуры и насильственного установления «всеобщего счастья» - один шаг.
Еще одна черта, роднящая Бабёфа зимы 1794/1795 гг. с якобинцами и, в частности, с Робеспьером - это склонность к морализаторству, связывание политики и этики, представление о «светлом будущем», отмеченном не только определенными политическими и экономическими установлениями, но и добрыми нравами, описанию которых было посвящено немало страниц. Именно за падение морали критикует Бабёф термидорианский режим, так как «нравы являются гарантами республик, ибо последние зиждутся на добродетелях... от нравственных учреждений зависит совершенствование или извращение республиканского духа»{163}, а санкюлот «ближе к нравственности и добродетели»{164}, чем богач.
На первый взгляд, из всего вышесказанного можно сделать вывод, что зимой 1794/1795 гг. Бабёфа можно назвать якобинцем. Но воздержимся от поспешных обобщений! Имеет смысл рассмотреть не только содержание его взглядов, но и то, в какой форме они выражались.
Обращает на себя внимание то, что в данный период Трибун народа если и одобряет, если и оправдывает якобинцев, то делает это чрезвычайно осторожно. Несмотря на то что в номерах с двадцать восьмого по тридцать второй Бабёф противопоставляет термидорианский режим режиму II года и делает выбор в пользу второго, нельзя сказать, что он открыто хвалит монтаньяров. В его текстах невозможно найти ни одной достаточно четкой фразы, которая, без поправок на контекст, однозначно свидетельствовала бы об одобрении якобинизма. Думается, этот факт достаточно показателен. Высказывая одобрение деятельности Конвента II года, Бабёф даже не пользовался термином «монтаньяры»: где-то он говорит просто о периоде до 9 термидора, где-то называет Гору «плебейской партией»{165}, где-то использует выражение «подлинный Конвент»{166}. В подобной позиции чувствуется стремление к осторожности, потребность лавировать, желание похвалить якобинцев так, чтобы при этом и не хвалить их, одобрить и не одобрять одновременно. Едва ли это объясняется тем, что Бабёф боялся открыто хвалить якобинцев и монтаньяров: ведь на правительство он нападал вполне открыто, да и терять ему было уже нечего, он и так уже находился на нелегальном положении. При этом отношение Бабёфа лично к Робеспьеру оставалось отрицательным: тот по-прежнему фигурировал лишь как деспотичный вождь террористического режима{167}.
Таким образом, тексты зимних номеров «Трибуна народа» 1794— 1795 гг. отнюдь не свидетельствуют, что Бабёф стал отождествлять себя с якобинцами и «людьми II года». Скорее они показывают, что будущий вожак коммунистического заговора нашел точки соприкосновения и проявлял готовность к сотрудничеству с ними.
Причем такое сотрудничество, хотя и в тайне для всех, отчасти уже имело место.
* * *
Если о союзе и разрыве Бабёфа с Гюффруа говорится в каждой монографии, затрагивающей этот период жизни предводителя «равных», то найти в литературе сведения о том, кто после Гюфруа стал издателем «Трибуна народа», значительно сложнее. Туманное заявление Бабёфа о том, что «подписка на эту газету принимается в Бюро, которое патриоты легко найдут», а аристократы «напрасно потратят время, пытаясь найти его»{168}, надолго ввело историков в недоумение. На выпусках газеты типография указывалась как «Типография Трибуна народа», то есть издание фактически выходило анонимно. Подписан был лишь № 28: «Imprimerie de Franklin»{169}. Следующим издателем Бабёфа, взявшимся за выпуск «Трибуна народа», начиная с двадцать девятого номера, Роуз называет Жана Дивернуа (Divernois){170}. Это не совсем точно. Обнаруженная в РГАСПИ копия документа из Национального архива Франции позволяет не только внести ясность в вопрос об издателе, но и по-новому взглянуть на эволюцию взглядов Бабёфа зимой 1794/1795 гг.