Тиберий ласково приветствовал друзей и, обратившись к жене, спросил, почему не вышла мать.
— Она занята переводом трагедии Эврипида, — ответила Клавдия, — но если желаешь, я скажу ей, что ты пришел.
— Прошу тебя.
Вошла Корнелия в сопровождении Гая, пылкого, стремительного юноши. Женщина седая, но еще крепкая, она держалась прямо, несмотря на свой преклонный возраст, и гордо закидывала голову, как будто была супругой первого лица в сенате.
Младшая дочь Сципиона Африканского Старшего, победителя Ганнибала, она, выйдя замуж за Тиберия Семпрония Гракха, родила ему двенадцать детей, из которых девять умерли в младенческом возрасте, и только трое остались в живых: два сына и дочь. Она любила детей той глубокой материнской любовью, которая была присуща матронам седой древности, а на сыновей возлагала огромные надежды, мечтая об их исключительной для республики деятельности. «Они — мое украшение», — говаривала она друзьям. «Они — мое украшение», — повторяла она, расхваливая Тиберия и Гая, и в ее взгляде сверкала гордость матери, родившей таких детей.
Младший сын Гай был привлекателен: высокий ростом, хорошо сложенный, он пленял римских красавиц. Ему недавно исполнилось семнадцать лет, и на нем была мужская тога, складки которой он то и дело оправлял, любуясь собою в большом зеркале. Щеголь, как большинство новой молодежи, он делал крупные издержки на одежду, золотые украшения, драгоценные камни, и Корнелия безропотно покорялась воле младшего сына, не желая, чтобы он был одет хуже других и казался беднее небогатых сверстников.
Корнелия подошла к Тиберию.
Склонясь, он поцеловал ее руку.
— Я вышел так рано по небольшому делу. — И, целуя Гая в губы, прибавил: — А вчера ночью, возвращаясь от Эмилиана, привел в дом девушку. Ты видела ее, мать?
Корнелия кивнула и, кликнув рабыню, сказала:
— Позови Тарсию, я хочу видеть, хорошо ли ее вымыли и как одели.
Девушка робко вошла и остановилась среди атриума. На ней была новая туника и сандалии, лицо вымыто, волосы гладко причесаны.
— Скажи, Тарсия, довольна ли ты? — спросил Тиберий.
— О, господин мой, ты сделал для меня все… Ты спас меня…
— Что ты умеешь делать?
— Умею ткать и прясть, занималась рукоделием.
Когда она ушла, Корнелия обратилась к Блоссию:
— Сегодня я кончаю перевод «Медеи», не будешь ли так добр просмотреть со мной начало?
— Я очень рад, что ты доверяешь мне ознакомление с этой работой.
— А теперь, друзья, посоветуйте мне, что перевести из Аристофана.
— «Облака», конечно, «Облака»! — единогласно воскликнули Диофан, Блоссий и Тиберий.
А Гай Семпроний Тудитан заметил:
— В «Облаках» осмеяны софисты, а это для нас, римлян, особенно важно: меньше будет увлекаться наша молодежь Карнеадом.
Тиберий провел этот день в семье, беседуя с матерью и друзьями, а вечером пошел к Гостилию Манцину. Консул объявил ему, что он отправляется в путь ровно в два часа[10], и приказал явиться на форум без опоздания.
Собирая мужа в дорогу, Клавдия всхлипнула.
— Приезжай поскорее, — шептала она, целуя его руки и обливая их слезами, — я отвыкла от твоих путешествий и буду очень скучать.
V
Аврелий и Геспер шли по улице. Моряк говорил вполголоса:
— Надоела мне эта морская жизнь — всюду распущенность, пьянство, побоища. И отчего только Нептун не потопит все корабли вместе с людьми?
Навстречу валил народ: римляне в тогах, греки в хитонах, сицилийцы в разноцветных одеждах, похожих на хламиды. Рабыни, с детьми на руках, неряшливо одетые, злые, переругивались друг с дружкой, торопясь поскорее втиснуться в боковую улицу, до того запруженную народом, что всякое движение остановилось.
Улицы возбужденно шумели.
Геспер спросил стоявшего рядом ремесленника, куда бежит народ.
— Раба ведут на казнь, — ответил рослый бондарь, протискиваясь вперед.
Аврелий окинул глазами улицу и вместо того, чтобы присоединиться к толпе, направился в противоположную сторону. Геспер, недоумевая, последовал за ним.
Аврелий шел быстро, как видно, торопясь. Геспер заметил, что город он знал: свернул в боковую улицу, прошел несколько шагов и остановился перед ветхим домиком (черепичная крыша зияла большими дырами; гнили и обваливались балки, и неизвестно было, как он еще держится).