Я почувствовал, как капли пота выступают у меня на лбу. Если он заглянет в чулан… К счастью, он опять вернулся в комнату, но прошел в левую ее половину, так что я не мог его видеть. Я услышал скрип. Значит, он сел за стол. Пожалуй, для меня появилась возможность незаметно выбраться из дома.
Как можно осторожнее я начал открывать дверь чулана.
Я находился уже в прихожей, когда услышал шаги — сначала на тропинке, а потом на крыльце, — и опять юркнул в чулан. Глупейшее положение!
Почти в тот же момент дверь отворилась, и вошел священник.
— Марио! — крикнул он с порога.
— Я здесь, дядя, — в голосе мальчика звучала тревога.
Альберди вошел в комнату.
— Куда ты подевался. Я тебя искал…
— Тише! Прошу вас, говорите тише. Кто-то шатается вокруг дома… Я не хочу, чтобы меня видели.
— У тебя обостренная мнительность. Возможно, это просто забрела собака…
— Я видел… По парку болтаются какие-то люди. Наверное, от да Сильвы. Разве вы не видели на кладбище, как шевелились кусты? Поэтому я оставил вас… Но и здесь вокруг дома тоже шляются… Я видел женщину…
— Наверное, Ноку?
— Нет. Это была не деревенская женщина. Она ждала на крыльце, но я ее обманул.
— Что ты говоришь? Я нигде никого не видел…
Однако Альберди не оставил без внимания слова мальчика, так как вернулся в прихожую и закрыл входную дверь на засов.
— Сначала умойся, — сказал он, возвращаясь в комнату. — Ты грязный, словно ползал по оврагам. Помнишь, где умывальник?
— Помню.
Я быстро попятился, прикрывая дверь. Немного погодя послышался звон посуды и плеск воды.
Священник расхаживал по комнате.
— Будешь спать на раскладушке. Она у меня на чердаке… Когда-то… еще твой отец спал на ней, когда жил у меня несколько месяцев… Ты же знаешь.
Плеск воды утих.
Некоторое время царило молчание. Альберди передвигал столик.
— Дядя… — неуверенно произнес Марио.
Альберди подошел к двери.
— Слушаю. Что скажешь, мальчик?
— Ничего особенного. Я думал, что… — Марио неожиданно замолчал. — Можно мне взять еще воды?
— Возьми, возьми. Сейчас я принесу полотенце.
Я опять усышал звон посуды и звуки льющейся воды.
— Ты хочешь есть? — сказал Альберди.
— Спасибо… Не очень…
— Поешь, поешь. Вот полотенце. С водой немного трудновато. Движок испортился, и бак на крыше пустой. Я ведь не разбираюсь в механике. Да это и не столь уж важно. Мне достаточно того, что накачает старый Лукас.
Теперь были слышны только шаги Альберди в прихожей.
— Может, поешь печенки? — услышал я его голос у самой двери чулана и был уже почти уверен, что сейчас он обнаружит мое присутствие.
— Спасибо… Спасибо. Я правда не голоден. Я очень хотел бы поговорить с вами…
— Конечно, поговорим… Но хотя бы попей. Нока сделала отличный напиток. Куда ты так спешишь с разговором? Ну, ну, признавайся, — бросил Альберди не очень сурово, — уж не сбежал ли ты из дома?
— Нет! Я был у моря… В Плайя де Оро. Мама и де Лима с врачом решили, чтобы я отдохнул… — добавил он с оттенком иронии в голосе.
— Ты болел?
— Э… Ничего я не болел… Если хотите знать, я и вправду сбежал, но не из дома, а из санатория.
Они прошли в комнату.
— Мать знает, что ты здесь? — спросил священник уже немного суровее.
— Если б знала, то меня здесь не было бы! — неестественно засмеялся мальчик. — Я еще вчера пытался сюда попасть. Но напоролся на людей да Сильвы. Я им не дамся, потому что не собираюсь возвращаться ни в Плайя де Оро, ни домой! Если вам это не нравится, то я пойду!
Наступила тишина. Я услышал звон стакана и скрип стула.
— Никто тебя отсюда не гонит, — заговорил наконец Альберди. — Но матери надо сообщить, иначе она будет волноваться.
— Делайте, что хотите. Домой я все равно не вернусь!
— Я думаю, нам удастся устроить так, чтобы ты на несколько недель остался у меня. А почему ты так подчеркиваешь, что домой не вернешься?
Марио не спешил отвечать.
Я немного увеличил щель и через открытую дверь комнаты увидел Альберди, сидящего за столом.
— Это не мой дом. А впрочем… — начал невидимый из моего укрытия мальчик и осекся на полуслове.
— У тебя были какие-нибудь неприятности?
Однако Марио не склонен был откровенничать.
— Не переживай, мальчик. Все как-нибудь уладится, — ободряюще сказал Альберди.
— Мне все равно. Вы мне скажите, но только правду, честно, что вы думаете о моем отце? — словно преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, выдавил Марио.
— Он был отличным писателем…
— Я не о том. Это теперь говорят все. Я хотел бы знать, каким человеком он был в жизни… Знаете… я… отца… помню… Хорошо помню. Но то, что я помню, это только одна сторона. Отец всегда был ко мне очень добр… и очень мудр! Он был самый умный… Таким и остался в моей памяти. Но ведь тогда я был только ребенком и мог многого не замечать. Я его любил! Ну скажите! Каким он был в действительности? Он был злым человеком? Пьяницей, эгоистом?..
— Что же тебе ответить? — сказал Альберди, медленно подбирая слова. — Не стану скрывать, когда мы познакомились, он произвел на меня приятное впечатление. Потом он сильно изменился, но в то время я его но встречал. Когда за два года до смерти он приехал сюда, го это уже был больной человек, нервный, страдающий от постоянных головных болей… Несомненно, твой отец относился к разряду людей необычных и трудных в обыденной жизни. Не потому, что он был каким-нибудь надоедливым, вспыльчивым или эгоистичным. Насколько я знаю, он был тяжелым для окружающих прежде всего потому, что вел ненормальный образ жизни. Кроме того, он проявлял полную беспомощность в быту, и для окружающих, а особенно для мамы, это должно было быть очень тяжело. Обычную, нормальную работу он считал потерей времени и никогда не работал дольше чем несколько месяцев. Кроме того, отличался упрямством, почти таким же, как и твоя мать, и любой ценой стремился доказать свою правоту.
— А верно, что он с вами ссорился?
— Преувеличение. Правда, у нас были довольно горячие, даже бурные споры. Но это касалось философских проблем. Ты же знаешь, что твой отец был, увы, неверующим… Расхождений у нас было множество! — Альберди остановился. — Это правда. Он был упрям! — сказал он словно про себя. — Упрям до конца…
— А мама его когда-нибудь любила?
Священник долго не отвечал.
— Вероятно, да. Иначе она не вышла бы за него замуж. И он ее любил… По-своему.
— А потом? Когда я был маленьким? Когда мама ушла…
— Я же тебе говорил, что не видел его в то время. Если хочешь знать, я всегда был против этого развода. И не только потому, что я — священник. Но не будем судить людей слишком строго. К тому же собственных родителей…
— Мама отца не любила! И даже ненавидела! — взорвался мальчик.
— Марио! Как ты можешь?! — воскликнул с упреком Альберди. — Если люди ссорятся, это не всегда значит, что они ненавидят друг друга.
— Я знаю, что говорю! Дело не в том, были ли у них скандалы… Это вообще не ругань… потому что отец не кричал. Да и мама, если и скажет порой что-нибудь со злости, так это вовсе не значит, что она обязательно так думает… Но то, что она отца не любила, это я знаю наверняка. У меня есть доказательства.
Скрипнул стул. Священник встал и подошел ближе к окну.
— Что ты, мальчик, можешь знать… — начал он, стараясь говорить как можно мягче. — Ты помнишь только то, что делалось у вас дома перед разводом. Позже — бракоразводный процесс… новая семья… А ведь прежде чем ты появился на свет, они любили друг друга… Лишь позже… Этот развод… Твои родители тяжко провинились… Не только перед богом, но и пред тобой, и пред собой… Ты спрашиваешь, кто был в этом виноват? Она или он? Оба! А кто меньше, кто больше? Можно ли это знать, Никто не проникал в чужую совесть… А даже если бы… Но ты, дитя, не суди своих родителей. Не надо. — Вы не то говорите! — прервал Марио. — Все не так. Я их не собираюсь судить. А если говорю, что у меня есть доказательства, значит они действительно есть. Вы говорите, что мама когда-то любила отца. Но разве можно презирать того, кого любишь?
— Презирать? Откуда ты это взял?