— И вы не помните ни одного из своих произведений?
Джор сидел, опустив голову на ладони. Казалось, что он разглядывает поверхность стола, но на самом деле глаза его были закрыты. Мускулы стиснутых челюстей нервно дрожали.
Тин поднялась с кресла. Она больше не могла владеть собой.
— Прошу вас, не спрашивайте об этом, — воскликнула она раздраженно.
Ган, смешавшись, встал.
— Извините, пожалуйста. Я не знал, что… — он неуверенно замолчал. — Я, пожалуй, пойду.
Джор также встал. Лицо его побледнело.
— Это я должен извиниться, — сказал он изменившимся голосом.
— Мне не следовало заводить разговор… — начал репортер и снова не договорил. — До свидания.
— До свидания, — тихо сказал Джор. — Вы к нам приходите еще… Через несколько дней…
Тин проводила гостя до дверей.
— Мне очень жаль, — еще раз сказал Ган.
— Извините нас, — ответила Тин и вдруг порывисто схватила Гана за руку: — Теперь я хочу задать вам один вопрос. Но только ответьте со всей откровенностью.
— Обещаю.
— Слышали вы о супружеской паре, которая распалась и которую снова соединил Алл?
— Слышал.
— Это мы?
— Нет. Кажется, нет, — с удивлением ответил репортер и во второй раз за этот вечер почувствовал, что совершил какую-то страшную ошибку…
IV
На следующий день, возвращаясь из Вероны в Сидней, Тин напрасно ждала звонка от Джора. Из упрямства она решила, что сама не станет ему звонить. И хотя по мере приближения к Земле она нервничала все больше, решения своего не изменила. Однако, к ее удивлению и радости, серебристый ионтер СМ-37 218 ожидал на крыше автолокационной станции. Джор был сердечнее обычного. Он начал объяснять, почему не позвонил через центральный пункт связи порта ТКР, как будто это было его обязанностью.
— Я все утро рисовал. Потом мне пришлось полететь на строительство Радужного Дворца, и я смог вырваться только перед самым приземлением твоей ракеты, — говорил он, заглядывая ей в глаза. — После выхода на посадку звонить нельзя, так что…
В мастерской Тин застала еще больший беспорядок, чем обычно. Эскизов на полу стало, наверное, вдвое больше. Смелые и необычные по своему стилю и сочетанию красок, они поражали взгляд каким-то сумасшедшим и в то же время чарующим танцевальным ритмом. Не было недостатка и в новых набросках головки девушки с пляжа, как включенных в эскизы композиции, так и выполненных на отдельных рисунках. Внимание Тин привлекли две работы, изображающие обнаженную женскую фигуру.
— Я вижу, сегодня ты опять рисовал эту девушку, — бросила она с показным безразличием.
— Да, я пригласил ее в мастерскую.
— Так она была здесь?
— Но ведь не мог же я заставить ее позировать мне голой на пляже, в общественном месте, — ответил он со смехом.
— Ну да, — кивнула она в задумчивости.
Больше она не возвращалась к этой теме и лишь утром, перед самым отлетом, когда он поцеловал ее на прощание, сказала с мягким упреком:
— Не приводи эту девушку в наш дом.
Он был поражен.
— Почему?
— Я прошу тебя об этом, — коротко ответила она и сбежала по лестнице в стартовый туннель.
Этот день был, наверное, самым тяжелым во всей ее шестимесячной новой жизни.
Как накануне, Джор не позвонил. Правда, он встретил ее в порту, но на этот раз ни словом не обмолвился о своих утренних занятиях.
Несмотря на его старание говорить теплым, спокойным тоном, Тин ощущала в голосе Джора какое-то беспокойство. Дома он показал ей несколько новых красочных проектов, развивающих вчерашнюю тему.
— Рисовал ты сегодня эту девушку? — не могла удержаться от вопроса Тин. Он смешался, как мальчик, пойманный на месте преступления.
— Рисовал, — пробормотал он после паузы.
— Она была здесь?
— Нет. Только на пляже.
— Где эти листы?
Он подошел к шкафу и вынул из папки несколько цветных рисунков. Машинально просматривая их, она видела, что он беспокойно поглядывает на нее.
— Почему ты спрятал от меня эти рисунки? — спросила она с холодным укором. Он мрачно смотрел сквозь стеклянную стену на сверкающий среди зелени корпус жжтера.
— Я боялся, что… ты опять будешь недовольна, — ответил он после продолжительного молчания.
— И то хорошо, — бросила она с иронией.
Он взглянул на нее и неестественно рассмеялся.
— Неужели ты ревнуешь?
— У меня есть на это основания.
— Что ты выдумываешь? Ведь это же только модель!..
— Хотелось бы мне верить тебе.
— Твои опасения смешны! Ведь я гожусь этой девушке в отцы!
— Это ничего не значит! Может быть, именно так началось и тогда…
Он был совершенно растерян.
— О чем ты говоришь?!
Она не могла больше скрывать того, что уже несколько дней наполняло ее все возрастающим беспокойством. Коротко она рассказала ему о подслушанном разговоре Гана с пассажиркой ракеты и о том, что она услышала от репортера в холле.
— Ган не отрицал категорически, — сказала она в заключение. — А это значит, что он просто не хотел портить того, что создал Алл. Он не хотел разрушать наше счастье! Однако он слишком честен, чтобы обманывать нас.
Джор воспринял эту новость удивительно спокойно.
— И все же твои подозрения необоснованны. Скорее мне нужно обижаться, что ты скрывала от меня свои огорчения. Как же можно было так легко поддаться внушснию? Неужели ты думаешь, что я изменю тебе сейчас только потому, что я уже якобы сделал это когда-то?
— Существуют врожденные подсознательные склонности, более сильные, чем память о людях или событиях.
— Не возражаю, бывает. Но разве это обязательно должно касаться нас? Прежде всего я даже не могу допустить мысли, что существуют факты, свидетельствующие о том, что та пара — это мы. Ведь на Желтом Якубе познакомились также Зоя и Толь, Фис и Хедо… Сказанного Ганом еще недостаточно для таких выводов.
— Одна только неуверенность может отравить счастье, — вздохнула Тин. — К сожалению, есть и факты, говорящие о том, что мы, видимо, знали друг друга уже много лет. Откуда я, например, узнала, что ты не выносишь устриц?
— Это не доказательство! Многие не любят устриц. Кто-то близкий в твоей прежней жизни тоже с отвращением относился к устрицам. Это воспоминание ты подсознательно перенесла на меня.
— А как ты объяснишь, что я часто заранее чувствую, что ты скажешь, как поступишь?
— И это тоже ничего не значит! Твои доказательства надуманны.
— А можешь ты мне объяснить, почему я могу рассуждать об искусстве и разбираюсь в живописи?
Джор задумался.
— Это, действительно, довольно странно, — ответил он после продолжительного молчания. — А не может ли это быть делом случая?
— Редкий случай… В моей прошлой жизни я была инженером-конструктором, а может быть, как и сейчас, капитаном межконтинентальной ракеты. Я не проявляю никаких способностей к рисованию, даже не люблю рисовать, но могу отличить хорошую картину от мазни, знаю, где допущена композиционная ошибка, в чем заключается слабость игры красок и полутонов.
— Развитая способность восприятия прекрасного!
— Вот именно! Развитая! Где? Когда? Почему? Кем? Откуда столь обширные познания в технике живописи? Откуда берутся в моей памяти туманные воспоминания о каких-то больших полотнах, с каждым днем меняющих свой внешний вид, преображаемых рукой художника? Почему я гораздо меньше разбираюсь в музыке, театре, литературе?
Джор молчал.
— Ты, может, скажешь, что мой отец был художником, — продолжала Тин, — что я навещала друзей-художников? Что человек может разбираться в искусстве, ничего не создавая сам? Да, это вполне вероятно, но менее правдоподобно, чем то, что я была женой художника. Это совпадение фактов и предположений наводит на размышления. На очень серьезные размышления!
Он поднял взгляд на Тин.
— Допустим даже, что наши подозрения оправдаются, что мы действительно являемся той неудачной супружеской парой, которую Алл соединил для эксперимента, — разве сознание этого обязательно и неизбежно должно разрушить наше счастье?
— Должно! Я не смогу так жить! Не смогу жить в непрестанном страхе, что завтра может снова повториться то, что было когда-то… Даже если бы ты старался не давать мне поводов для опасений, сама жизнь — против твоей воли — создаст их тысячи… Этого достаточно для того, чтобы я сама разрушила все прекрасное, что есть в нашей совместной жизни. Я не хочу, чтобы ты страдал из-за меня. Если наши подозрения небезосновательны, то нам лучше забыть друг о друге.