– Завтра да, но после я обязательно с тобой погуляю, – оправдываясь, зачастил отец. – Правда! Просто дела так разворачиваются – ты же у меня умная девочка, должна понимать…
Стася молчала. Отец всё шептал ей слова утешения, пока девочка не уснула у него на руках. Аккуратно он отнёс её в комнату, стараясь не задеть сонмы дорогих игрушек, после чего уложил её на кровать. Прикрыв одеялом и поцеловав в лоб, он тихо закрыл за собой дверь. За окном разгорался рассвет.
– Так это выбросить или оставить?
Стася подняла удивленные глаза на раздраженную уборщицу, в ожидании застывшую перед ней.
– Выбрасывай.
Всё также машинально приняв из рук девушки коробку, уборщица швырнула её к куче хлама, предназначенного на выброс. Стася же, прихватив из серванта бутылку испанского вина и бокал, ничего не видя перед собой, прошла в свою просторную комнату. Там она, поставив на тумбу бутылку и бокал, уселась на кровать, обхватив колени руками. Но, не просидев так и пары минут, Стася вскочила, словно ужаленная, понесшись в гостиную – старуха-уборщица как раз заканчивала свой вечерний марафон по уборке квартиры.
На вопросительные взгляды старухи, каштановолосая девица потянулась к коробке, достав оттуда зайца и мишку. Бережно прижав их к себе, она, ни говоря не слова, скрылась за дверью.
Хмыкнув, старуха, собрав мусор, отправилась на кухню готовить ужин.
***
– Коля сейчас выйдет.
Ссадины и синяки ещё не успели зажить на нежной коже девочки. Алиса после того случая в гаражах сидела на больничном, лишний раз не покидая дом. Страх уже прошёл, осталось непонимание, как выразился бы Коля, баюкая и успокаивая свою сестру, как малого ребёнка. Непонимание того, почему так случилось, и что она сделала отморозку Блинову тем вечером.
На пороге показался Коля.
– Меня не жди, Алис, – хрипло, с непривычки сказал Евстафьев, комкая полу куртки. – Буду поздно. Поешь и ложись спать.
– Хорошо, Коль, – Девочка потупилась.
Я видел, как в болезненной судороге покривилось лицо Евстафьева, когда его взгляд скользнул по синякам и ссадинам на лице и шее сестры; по тонкой перебинтованной ноге, на которую девочка не могла опираться до сих пор.
– Всё…будет хорошо, – проглатывая ком в горле, надрывно говорил Коля, прижав к себе худенькое тело младшей сестры. В свете тусклой подъездной лампочки сверкнули навернувшиеся на глаза непрошеные слёзы. – Всё будет хорошо…
Аккуратно закрыв за собой дверь, он повернулся ко мне, нависнув надо мной всей своей внушительной фигурой. И следа недавних чувств не осталось на его словно высеченном из гранита лице.
– Идём, – Каждое слово, каждый его жест были наполнены суровой решительностью. И я не мог с ним не согласиться…
***
«Ну вот, чуть что, сразу Паша», – Задыхаясь под тяжестью Блинова, Паша Самойлов на все лады материл своего сотоварища.
Ещё каких-нибудь пару минут назад, прыщавый верзила орал и буйствовал в центре танцпола, лапая сразу нескольких накрашенных малолеток, но в один момент весь обмякший, повалился на грязный пол. И пришлось Паше, как самому крайнему и трезвому, под гиканье братвы, тащить пьяную, проспиртованную тушу Блинова вначале в туалет, где тот расстался со всем выпитым и съеденным за последние пару часов, а затем наверх, по крутой узкой лестничке. Блинов что-то бессвязно орал, куда-то порывался, нетрезво качаясь из стороны в сторону, и щуплому Паше стоило огромных усилий удержать дебошира в вертикальном положении.
Минуя застывшего на входе клубного цербера – здоровенного детину с хмурым взглядом близко посаженных глаз, они вывалились в небольшой, темный проулок. Паша, наконец, свалил с себя Блинова, скинув его на небольшую скамеечку у входа, и теперь полной грудью вдыхал морозный воздух, казавшийся после накуренного душного клуба манной небесной.
Размяв плечи, парень достал из кармана пачку сигарет, закурил. Блинов, чуть отрезвившись, перестал орать и уставился в пространство, пуская слюни. Цветовая гамма на его лице менялась с завидной скоростью, и вот, согнувшись пополам, верзила принялся блевать. Брезгливо обойдя его, Паша решил пройтись по переулку.
По чистой случайности Паша оказался в такой мерзкой компании, как стая Ясеневой. Серый, абсолютно не примечательный парень, вложивший себе в голову установку родителей быть, как все, он старался во всем от коллектива не отставать.
И вроде бы поначалу все шло очень гладко – ничего не нужно было решать, мирно плывя по течению, но с недавнего времени, когда ядро класса объединилось в разухабистую компанию, движимую желанием «щемить лохов» ситуация кардинально изменилась. По натуре своей, Паша всегда был против «старого, доброго ультранасилия»11, и от того, что творилось на его глазах, на душе становилось невыносимо гадко. Но травимым Паше быть тоже не хотелось…