Потянулись дни. Пламя того пожара уже давно было потушено, но во мне огонь полыхал до сих пор. И никакими брандспойтами его было не потушить. Новости снаружи доходили редко – врачи строго настрого запретили родителям и всем остальным рассказывать нам подробности, новости, да и вообще как-то упоминать про пожар. Однако, это не мешало мне просматривать пестрящую «помним-любим-скорбим» ленту социальных сетей, «мёртвые страницы» знакомых и незнакомых мне людей, своих одноклассников, добрая половина которых сгорела в том огне. Ну, или как бы выразились силовые и охранные структуры – «пропавшие без вести».
Но они не пропали – они остались лежать под завалами обгоревшими до костей трупами. И невозможно было узнать, убил ли Стасю – чей обугленный труп отыскали не сразу – кирпич, выпавший из прогоревшего перекрытия, или кто-то приложил к этому свою руку. Все следы надёжно замёл огонь.
«Был в сети пару дней назад…», – Ни Коля, ни Анюта Семиглазова так и не появились в онлайн, и в моей душе постепенно росла тревога. Я просил у отца разузнать что-нибудь о своих друзьях, но отец лишь плечами разводил – списки погибших и пропавших без вести постоянно обновлялись, страшная неразбериха творилась и в ожоговых отделениях всей Москвы.
«Я постараюсь по максимуму, сынок», – уверил меня папа. – «Разыщутся твои друзья, не переживай…»
Самому отцу приходилось разрываться на два фронта – его жизнь теперь проходила между моей больничной палатой и судом. Дело постепенно принимало положительный для нас оборот – Блинову, потерявшему сына, стало не до судебных дрязг. Да и его самого в скором времени подвели под суд – всплыло дело о распиленном бюджете сигнализации. Вдогонку шло наше дело, что ещё быстрее определяло его судьбу.
Я читал тысячи тысяч комментариев-соболезнований, смотрел похоронную церемонию, видел опухших от слёз, почерневших родителей погибших, попавших в объективы жадных до чужого горя камер. Очень часто натыкался на сделанные по пожару мемы – кто-то находил произошедшее смешным. И таких было немало, что неудивительно – человечество, обосновавшись в интернете, уже давно смеялось над чем обычно не смеются.
Я постоянно прокручивал в голове каждый миг, проведенный в пожаре, от начала до момента, когда угоревший от чада и копоти, я упал на руки пожарных.
– Пап, – Как-то раз позвал я сидящего рядом отца.
– Что такое, Гринь?
– У тебя курить есть? – как-то неуверенно сказал я. А затем уже окрепшим голосом повторил. – Мне надо.
Смерив меня удивленным, но понимающим взглядом, отец достал из кармана пачку «Мальборо». Ходить я уже мог, и с отцовской помощью мы выбрались на балкон, где отец научил меня, как правильно «смолить».
Вдыхая и выдыхая никотиновый дым, из раза в раз я задавался вопросом – а стоило ли? И не находил ответа.
Пока однажды в дверь моей палаты не постучали.
– Войдите, – сказал я.
Дверь неспешно открылась, и на пороге показался тот, кого увидеть я ожидал меньше всего. Меня охватил жуткий, необъятный страх – на пороге стоял Ясенев-старший, отец Стаси.
Он стоял, нетрезво покачиваясь, теребя лацкан своего пиджака. Горе состарило его – опухший от алкоголя, с блуждающим взглядом, стоял он потерянный в дверях, состарившись лет на двадцать. От былой величавой стати, уверенности «хозяина жизни» не осталось и следа – в палату вошёл убитый горем человек, окончательно потухший и побитый сединой. В руках он держал пакет.
Меня крутило. Смешанные чувства бурлили внутри меня ядрёной смесью из забитого страха, а также острой, накатившей жалостью к этому человеку. Животный ужас заставил меня вжаться в кровать. А тем временем, Ясенев подошёл к моей кровати.
– Я присяду? – тихо спросил он.
Я, не в силах связать и двух слов, кивнул.
Он тяжело осел на скрипнувший стул, вздохнул.
«Как же Стася была похожа на своего отца!» – поневоле глядя в голубые, точно покрытые льдом глаза, подумал я.
– Привет, Григорий.
– Здравствуйте, – машинально сказал я.
– Я тут тебе принёс вот… – Он поднял пакет. – Апельсинов, манго, нектаринов всяких, да… Ты кушай, угощайся.
– Спасибо большое, – Я взял в руки нектарин, да так и забыл про него, глядя в потухшие глаза пропахшего алкоголем Ясенева.
– Я…моя дочь, Стася… Она… – Он говорил урывками, глядя куда-то в пространство. – Она до сих пор числится пропавшей без вести…
Я был потрясен, каково было различие между тем Ясеневым, грозившимся оторвать мне голову тогда, в кабинете директора, спокойным и властным, и Ясенева, который сейчас сидел передо мной. Разбитый, пропитый горем отец, желающий узнать хоть что-нибудь про свою дочь… На смену страху, во мне медленно поднималась горечь и жалость.