«Раньше надо было за своей дочуркой присматривать!», – горько усмехаясь, думал я. – «А сейчас уже слишком поздно».
– Ты с ней в одном классе был, я знаю, – Внезапно, устремив свой полный боли взгляд на меня, сказал он. – И я знаю, что у тебя с ней было не все хорошо, и я с тобой тоже не в самых хороших отношениях был, но…
Он замолчал, переводя дух.
– Прошу тебя, как отец, – С надрывом обратился он ко мне. – Скажи мне, что с моей дочерью? Одна из ваших одноклассниц сказала, что её передавило балкой и ты остался ей помочь…
Он захлебнулся словами, замолчав. И на сей раз уже надолго. Я не торопил.
– Скажи, что с ней стало? – Он застыл, в ожидании глядя на меня. По его щеке катилась слеза. – Я приму любую правду.
– Я пытался ей помочь, – Нелегко мне дались эти слова. – Но…я не смог…
– Я понимаю, – Почерневший, Ясенев встал. Вся жизнь, та крохотная надежда на чудо, что ещё теплилась в этом убитом горем человеке, потухла окончательно. Положив руку мне на плечо, он продолжил. – Это не твоя вина, парень. Не твоя…
Тяжёлой поступью он дошёл до двери.
– Ты это, на фрукты налегай, – Голос мужчины был пуст. – Тебе поправляться надо. Как поправишься – приходи ко мне. Я там, в пакете, визитку оставил. И это, – Он словно споткнулся на ровном месте, окончательно сорвавшись в пучину горя, и уже совсем прибито сказал. – Спасибо тебе.
Дверь аккуратно закрылась.
***
– Слушай, мне, конечно, неловко у больного что-то спрашивать, но у тебя сигаретки не будет?
Я искоса посмотрел на «Димедрола», после чего протянул ему пачку.
– Дай Бог тебе здоровья!
Мы стояли и курили на больничном балконе. Январь в этом году выдался снежным – снег валил, не переставая уже неделю, укрывая Москву белоснежным покрывалом.
– Ух, хорошо! – прикуривая, Мишка глубоко затянулся. – А то «Явой» не сильно сыт будешь, а денег черт наплакал! – Димедрол довольно крякнул. – Зато ты теперь у нас «погорелец»! Тебе сколько там материальной помощи отстегнули, а?
– Столько не живут, – Я зябко поёжился. Ожоги, по большей части, уже все зажили, но из больницы меня было решено пока не выпускать. Уж не знаю, с чем это связано – с жалостью к нашему посттравматическому синдрому или ещё почему-то, мне сейчас в школу не хотелось совершенно.
– У, скрытничаем, значит! Ну ладно, право твоё, – Мишка внезапно посерьёзнел. – После того дерьма, что тебе довелось пережить, я не удивлюсь. Да я и сам чему-либо перестал удивляться – с того момента, как из школы покурить вышел. И ведь всегда из лени у пожарного входа курил, а тут нате – захотелось на мороз, воздухом подышать. И вернулся я уже к пепелищу…
– Подхожу я, значит, да ещё и себя по дороге матерю: «Захотелось, придурку, воздухом подышать! Ну на, дыши, снегом в табло!» Несусь, и тут вижу дым, прям от школы, – продолжал рассказывать «Димедрол». – Ну, я втопил, добегаю – народу уже видимо-невидимо, а школа полыхает, как костёр! Все орут, гул от огня стоит… – Дементьев как-то нехорошо замолчал, уставившись в пространство. – Я вообще не догонял, что я и где я. Бреду по этой толпе, зачем-то к самому пожару лезу, в эпицентр, и тут наталкиваюсь на нашу мымру-директрису. Стоит она, фарами хлопает, в самом настоящем, как говорится, шоке. И тут, как назло, мне прям позарез курить захотелось…
Я изумленно изогнул бровь, а Димедрол, яростно замахав головой, продолжил:
– Ну, от такого-то как не захотеть курить?! Нащупал я пачку, от этого ужаса не отрываясь, сигарету вставил, а зажигалку никак найти не могу, хоть тресни! Вывались поди, сука, когда я до школы топил… – Мишка глубоко, до кашля, затянулся. – Ищу-ищу – нет зажигалки. А курить прям до остервенения…Вот тут я и говорю, к мымре нашей обращаясь: «Марина Евгеньевна, у вас огоньку не найдётся?»
Давясь от душившего меня смеха, я облокотился на перила, а Мишка, оправдываясь, затараторил:
– Братан, я сам не в порядке был! У меня у самого голова кругом шла, вот и ляпнул. Но ты бы видел, что с нашей директрисой стало! – Димедрол перевёл дух. – На скорой увозили, да…
Отсмеявшись, мы замолчали, на сей раз уже надолго. Дементьев сосредоточенно курил, я смотрел на падающий снег, как будто и не было этого заливистого смеха. Каждый думал о чём-то своём.
– А её всё-таки сняли с должности. – Наконец, продолжил Мишка. Его голос стал отрывистым, злым. – И сейчас над ней суд идёт. Выигрышный, само собой – она ничего и не отрицает. Сдала она сильно, поблекла вся, выцвела, как пакля, от шевелюры только волосы на лобке остались, и те скоро вывалятся! – В глазах Димедрола полыхнул недобрый огонь. – Это ведь она, сука, сигнализацию с нашим участковым поделила, и лестницу всяким хламом заставила. Участкового Блинова, кстати, тоже выстегнули…