Мадам сморщила носик и пошла нравоучать: «Девочки, что вы себе позволяете, какое бескультурье, как вы можете, мы же медработники, для этого есть соответствующая терминология: «испражнение», «дефекация»… — Я ещё раз плюнул. — Заходит в ту самую палату, видит: горы грязных простынь, на полу огромная куча, и даже стены перепачканы. Почему так вышло — это отдельная песня, расскажу как-нить другим разом. Ну вот, увидала наша графиня всё это, глазки закатила и охает: «Господи, ну и говнища же!»
Начальница, отхохотавшись, попросила продолжать:
— Про лицемерие ты обосновал. Принято. Теперь валяй про камень.
— Валяю, сударыня. Рассказка нумер два. У нас заведение спецпрофильное было, суицидальное. Как ихние отравлюшки с царапушками подживут, мы пациентов по районным заведениям отправляли. Столичная перевозка с клиентурой не церемонится — мало что не на пинках гоняет, а если кто слово скажет — получит в рыло.
Все, кроме одной бригады. Была такая. Вежливые до крайности. Все «добрый день», «проходите, пожалуйста», «извините, мы вас немного побеспокоим», — не нам, заметь, дуракам! В машину провожают чуть ли не с поклонами…
Вот сидел я раз у окошка, чаи гонял. Приезжают эти вежливые кого-то с отделения забирать. Не помню кого и куда, да оно и не важно. Сдал больного, отдал документы, запер дверь на контрольку, возвращаюсь к окошку за своей недопитой чашкой.
Зрю: выводят милёнка на улицу. Машина развёрнута задом к приёмнику, водитель наготове стоит. Увидал, что клиента тащат, тотчас задний люк распахнул. Как довели родимого до фургона, пилот тут же резко бьёт его под дых. Тот сгибается пополам, и фельдшера поддают ему с двух сторон разом под зад с такой силой, что клиент летит головой вперёд в салон и рушится на носилки. Люк захлопнулся, и усвистали. Вот и вся тебе вежливость.
— Шура, я тебя умоляю — помилосердствуй! Я ж не могу больше! Ну вот, смотри, что из-за тебя с карточкой сделала.
Патрик, утираясь огромным клетчатым платком, напомнил:
— Господа доктора! Нельзя всё-таки торчать тут вечно, как Буриданский ишак. Куда поворачивать-то к этому Загородному шоссе, будь оно неладно — влево или вправо?
— А ты монетку кинь. Орёл — туда, решка — сюда, — присоветовал я.
— Не орёл-решка. Правильно говорить: аверс и реверс, — менторским голосом заметила мышка. Помолчав немного, спросила:
— Братцы, не заставляйте несчастную усталую даму ломать голову над вашими загадками. Про ишаков я знаю, а вот где это такой Буриданск и чем он знаменит?
Патрик раскрыл ладонь, взглянул на пойманную монетку и повернул направо.
Живу какой-то опустошённый. Вроде всё так, как быть должно, но постоянно чего-то не хватает. Вроде всё незачем, ни к чему. И чего это мне не хватало, а? А может, кого?
Ничего нет в голове уж который день — только наваждение: ты, бросив всё, стоишь и глядишь на меня. Бесконечно. Снова и снова.
Как же плохо без тебя! Не могу увидеть тебя, услышать твой голос, заглянуть в твои глаза. Как мне всё это помогало жить, сколько времени наполняло моё существование смыслом!
Что мне теперь осталось? Твой прощальный взгляд. Всё мне застит эта картинка, я не в силах от неё избавиться.
Ежишка, ты правда когда-нибудь вернёшься? Ну, хоть ненадолго? Я увижу тебя, да? Пожалуйста…
Память мою начальницу не подвела. Неаккуратный домище, слепленный из необожжённого кирпича, я признал сразу. Второе столь же уродливое строение отыскать трудненько. Рассовав по карманам пару бинтов и доктора, я направился прямиком на задний двор, припомнив, что парадная дверь здесь по неясным причинам заколочена изнутри. Патрик дёрнулся из кабины вслед за нами, но я махнул ему рукой:
— Сиди. Справимся.
Пьян, естественно. Развалился на стуле, демонстративно откинув в сторону левую руку с исполосованным бритвенным лезвием запястьем. Кровищей пол вокруг обгадил. Удовлетворённо наблюдает, как скатываются новые капли. Неповреждённой рукой с зажатой в пальцах окровавленной «мойкой» тычет в сторону жены:
— Это всё она, сучка…
Люси обращается к женщине, на бледном усталом лице которой читается неприкрытое отвращение к субъекту, с которым она вынуждена жить. (Меня всегда одолевает любопытство: а почему вот такие дамы не разводятся с осточертевшим им супругом? Загадка.)
— Что сегодня?
— Опохмелиться вдосыт не дала. Кричит, жить через твою подлость не буду. Заберёте?
— Заберём… — поворачивается Люси к пациенту. — Ну и зачем тебе оно нужно?
— А чтоб было! — огрызается Донно Роберт в ответ, нагло ухмыляясь.
— Будет, будет. Дурдома полгода тебе будет, — сулит Рат. — Шура, перевяжи царапушки.
— Сам перевяжет. Была охота об него мараться, — швыряю клиенту на колени бинт. — Ну-ка, замотай, быстро!
— Тебе надо, ты и бинтуй! — продолжает изгаляться психопат.
Подхожу ближе, ударом пятки выбиваю у него из-под задницы стул, поднимаю за шкирку из лужицы натёкшей на линолеум крови, куда он плюхнулся задом.
— Плохо понимаем?
Тот, не переставая злобно шипеть, обматывает кое-как запястье. Завязать кончики я всё же помог.
— Вперёд!
— Сейчас, штаны только переодену.
— Обойдёшься, — толкаю с силой к двери, — счастливо, мадам. Отдохните от своего сокровища.
Иду не спеша к автомобилю. Показушник плетётся следом, что-то бормоча. Отпирая салон, различаю слова:
— Ну, обожди, гадёныш, попадёшься ты мне!
Мой локоть воткнулся родимцу точно в солнечное сплетение. Охнув, клиент сложился пополам и тут же схлопотал по шее сцепленными вместе ладонями. Подождав, покуда он перестанет дёргаться, я потянул его за сальную гриву, вынуждая встать, и точным пинком направил в, распахнутую дверь автомобиля.
— Ещё раз пасть свою вонючую раскроешь — не обижайся, что тебя не предупреждали.
Подействовало. На подобных типов всегда замечательно действует — они только перед домашними выпендриваться хороши.
Люси из кабины качает головой укоризненно:
— Только поговорили, и нате вам… Звереешь, Шура?
Недоумевая, гляжу на доктора. Она кивает утвердительно:
— Звереешь…