— Сильный образ, — одобрил Михаил. — Но лучше не продолжай.
— Шарет, — окликнула нового знакомого ваарка, — Ты вот скажи… Стегард… Насколько все паршиво?
— Стегард держится, — с непререкаемой ноткой суровости ответил мужчина. — Маги обрушили в русло Черны прибрежные скалы, и разлив затруднил подступы к городу. Вы бы видели это… Вода и кровь повсюду… И мертвецы плывут, точно бревна на сплаве…
— А сами стегардцы? — удивленно спросил Михаил. На водоплавающего Шарет не походил.
— Стегардские отряды заняли элтинские холмы, слыхал о таких? Диспозиция — блеск. С возвышенности да по яроттским псам… Вода и кровь, — повторил Шарет тихо. — Жаль только сады и посевы, что в низине, сгинули. Вы бы видели сады весной. Белые облака в ладонях молодой листвы… Идешь, и дорога легким серебром стелется под ноги…
— Жопа война. — Труг тяжело вздохнул. — Я и говорю…
Труга прервал неясный шум голосов, грозовой тучей всколыхнувший смрадный воздух. В переплетении сумрака шевельнулись неясные силуэты и одна из пленниц, встав под люком, принялась отчаянно звать капитана. Из захлебывавшегося крика трудно было что-то понять, разве что проникнуться важностью и срочностью вопроса. Через несколько минут люк распахнулся и пленницу вытянули из трюма.
— Тварь… — начал было Шарет. Наткнулся на яростный взгляд Саады и осекся.
— Она пытается выжить. Просто. Пытается. Выжить. Только не понимает, что выбрала путь проклятый Эфгом, — процедила ваарка.
— Ты ее оправдываешь? — недоуменно спросил стегардец.
— Отчасти. — Саада взглянула на Михаила. Он задумчиво потер лоб в попытке растормошить беглянки мысли. В голове пустота, в груди холод, и повсюду осколки льда, бывшие некогда чувствами. Каждый сам волен выбирать путь к спасению — единственное право, которое у них не смогли отнять. Михаил кивнул, пусть пленнице повезет, и она обретет свободу.
Ей не повезло.
Ближе к вечеру, под пьяные крики, скрежет и хохот незнакомку сбросили вниз. Она, оставляя за собой пятна крови, отползла в дальний угол и там затихла крохотным растерзанным комком. На нее не смотрели, она — пустота…
— Я к ней, — зло бросила Сада, срываясь с места. Кто-то безлико выругался.
— Сама виновата, — пожал плечами Шарет.
Михаил промолчал — мысли путались. Что осталось ему? Сочувствие? Ни черта, только голод.
Через несколько часов ваарка вернулась. Молча устроилась у борта и демонстративно закрыла глаза. Михаил справедливо решил, что ее лучше не трогать — во избежание. Захочет — расскажет, надумает — придет…
Следующей ночью она сама легла рядом с ним. Точно невесомый мотылек чмокнула в щеку и, доверчиво обняв за шею, заснула. Он чувствовал нежные прикосновения ее дыхания, мерный перестук сердца и теплоту тела. Лучик света среди бесконечности хетча. Он смел надеяться — необъяснимо, иррационально, вопреки… В попытках улыбнуться Михаил и уснул.
Потянулись однообразные дни. Извечная тьма и плеск воды. Шепот и стоны, стоны и шепот… Отвратительная кормежка и заблеванные доски трюма. Пир безысходности и смерти. Труг сбросил десяток килограммов и был донельзя мрачен, а Шарет сломал челюсть обезумевшему пленнику, неустанно зовущему мать…
Время замерло.
Удар!
Михаил вынырнул из омута полузабытья и прислушался. Вдоль левого борта волной прокатился глухой шорох. Слух резанул громкий скрежет, плеск…
— Отдали якорь, — раздался в темноте шепот.
— Все. — Шарет подобрался. — Прибыли.
Пленники притихли, напряженно прислушиваясь к шуму на верхней палубе. Сквозь стук сапог, редкие оклики команд пробился скрип подъемников. Нечто тяжелое дробным грохотом прокатилось по палубе. И еще раз…
— Почему медлят? — прошептала Саада, — Почему…
У люка, ведущего в трюм, послышалась возня. Михаил с облегчением выдохнул — скоро все решится. Неизвестность давила многотонной плитой, перебирая нервы когтистой лапой. Щерилась в коварной усмешке.
В трюм хлынул поток света.
— Подходить по одному! — раздалась команда.
В зеве люка показалась веревка с петлей на конце и заарканив первого заключенного, выдернула наверх. Вскрикнув, человек исчез за пеленой света… Зрелище вызывало не самые приятные образы. Точно людей в награду за страдания отправляли туда, где их грехи и радости подсчитаны, оценены и внесены в приговор.
Почувствовав, как петля плотно стянула грудь, Михаил вцепился в веревку и вознесся, кляня себя за образность мышления. Хватит! Свет ослеплял, кружил в радужном хороводе… Первыми, сквозь блики непрошенных слез, Михаил разглядел лучников. Смерть, воплощенная в гудении тетивы и росчерке стрел… Стараясь не делать резких движений, он избавился от петли и присоединился к выстроенным вдоль борта заключенным. Глубоко вздохнул и покачнулся в резком приступе головокружения. Пьянящий морской бриз солеными брызгами овеял лицо. Солнце жарким языком осушило щеки, но ветер вновь и вновь осыпал их капельками свежести. Извечная борьба — приятная до дрожи.