Между ног истекаю восторгами от его восторга, восторгом от его желания. И моим желанием, которым пока пренебрегли, как будто. Между ног у меня мокро и сиротливо — единственное, что сейчас могло бы меня расстроить. Но не расстраивает.
Рик в полном отпаде. Он впихивает мне между разбухших половых губ ладонь тянет меня наверх, бормочет в губы:
— Сю-да-а…
Горло дерет от жесткого минета, как будто меня душили только что — да ведь так и было. Губы побаливают от прессингов, на них не смолкли, не остыли еще жарко-дерзкие напевы — его члену.
В награду к ним жмутся его губы, которые он только что сжимал в экстазе, и в рот ко мне вместо члена глубоко проталкивается его язык.
Я не пьянее от минета — мне кажется, что алкогольный хмель прошел, когда я склонилась над ним, и я опьянела от него, но уже по-иному. Разлохмаченная и, наверное, вся в подтекшей туши, жадно покусывающая его губами в ответ на его покусывания — тоже губами, одними губами только. Хотим друг друга жадно, но не злобно. Судорожно втягиваю в себя его запах, заполняю себе легкие, как хотела бы, чтобы он заполнил собой меня.
Я возбуждена так сильно, что в поцелуях с ним легонько подергиваю бедрами, вожу влево-вправо, сжимаюсь-разжимаюсь внутри, там, где ему не видно — а ему «видно». Он кладет руку мне на попу, другой лезет под «кирпичное» платье.
За попу же меня разворачивает — к себе задом, рвет в сторону черные трусики-стринги, абсолютно мокрые и, лизнув для проформы киску, лаконично объявляет мне в спину:
— А теперь — ебаться.
Раз-раз-раз… Первые два «раз» уже были, а сейчас — третий «раз» — это был тот, когда он вошел в меня. Ненавижу не видеть его лица, когда он входит. Упрямо рисую его себе на бетонной стене, оскаливаюсь ему, сладострастно улыбаюсь.
Улыбаются его ладони у меня на попе, улыбается мое стонущее от пьяного желания влагалище. Улыбается шейка матки внутри меня, с которой встречается-разбегается головка его члена, встречается-разбегается, встречается-разбегается…
То ли упахивается он, то ли, задобрившись моей распущенной податливостью, успокаивается его озверело-злая похоть, но он находит некий ритм — теперь его проникновения страстно-плавные, вязкие, неспешные. Руки ищут меня, всю меня. Постоянно ищут, неутомимо. Попу нашел уже, натрогался, теперь находит груди под платьем, сжимает-разжимает в такт встречам-расставаниям его пениса с моей вагиной.
Опять сбивается с такта, от сисек лезет-ищет вверх к плечам, к шее, добирается до горла. Нам жарче. Вагина-пенис резвее спрыгиваются друг с другом. Ускоряется во мне, ускоряюсь ему навстречу.
Держит меня под горло. Трахает до пищащей от кайфа боли, до полного затмения. Там наверняка таким образом порвать что-то можно. Или растянуть сильней.
— Э-э-э… — рычу-стону я.
— Давай, давай… — стонет он.
Он ведь контролирует? Он помнит, когда «пора хватит», да?.. Не уверена… Как мне в этом разобраться, если я не вижу его лица? Всего его не вижу. Только руки его, что терли меня, гладила своей рукой, теперь потрепываю ту, что схватила меня за горло, и умудряюсь трогать губами, щеками, ласкаюсь о нее.
Рик замедляется, затем и правда выходит, чтобы развернуть меня к себе.
Осознаю, что мы ебемся на каком-то столе. Пылаю, словно гигантская свечка. Мокрая, растраханная свечка. Не чувствую, что на столе вообще-то жестко и давит — пьяна-обезболена бескрайней похотью.
Вот оно, наконец, вот его лицо. Вот он весь — надо мной. Он видит, как мое лицо при виде его, должно быть, просветлилось и вспыхнуло. Видит и сам меняется в лице, вспыхивает сам и лезет целоваться.
— Сладкий… — шепчу ему и с наслаждением встречаю губами и языком его поцелуи.
Он держит меня под спину, а я обнимаю его ногами:
— Я хочу тебя, — и сама ввожу в себя его член.
Он двигается во мне, все двигается и двигается, взвинчивая меня и взвинчиваясь сам. Затем, когда невмоготу терпеть, лезет натянуть презерватив. Как будто знал наверняка, что за это время без него я за ненадобностью прекратила предохраняться.
Завершаемся плавно, вплываем в каскады поцелуев, жарких, нескончаемых, разнообразных — и похожих. Наших с ним. В одном из них наш оргазм. Мы.
«Мы» оказываемся такими, что на мгновение забываем, где мы, кто мы, кем стали и кем быть не должны. Вспомнив, плюем на «не должны», которое сродни «нельзя». Как только что на «раз-раз-раз» лишь на третьем разе поняли, что мы — друг в друге и что трахаемся мы отчаянно и сумасшедше, поняли, когда это уже случилось. Так и сейчас: мы вспомнили, что над «нами» все это время витало одно единственное слово — «нельзя». Мы вспомнили о нем лишь, все, что было нельзя, уже переделав.