Лишь когда Йонас утром подваливает, чтобы по установившейся привычке смачно чмокнуть в щеку и, как он сам это называет, «разогреться», я мягко отстраняюсь, даже не утруждая себя пояснениями. Когда он надвигается на меня, мне вспоминается Рик, который целовал меня позавчера. От этого грозящая близость Йонаса становится уже совершенно не в тему.
Успевший попривыкнуть к неким «привилегиям», Йонас столбенеет:
— И за что ко мне такая немилость?.. Я, кстати, не нашел тебя в субботу… А в воскресенье ты тупо не подходила…
Я пожимаю плечами и недобро зырю на него. Он обиженно-неудовлетворенно отваливает. За всем этим пристально наблюдает Рози, которой, вероятно, даже догадываться ни о чем не нужно.
Я не смотрю на себя в зеркало — почти не смотрю — но знаю достоверно: «крышесносный секс» написан у меня на лице, уже более не опухшем от пятнично-субботних эксцессов — в промежутке, то есть, в воскресенье я долго отсыпалась, принимала ванну, после этого встречалась в видео-чате с Каро. В общем, была паинькой.
Рози предельно быстро сопоставляет все в уме. Она в достаточной мере знает меня и знает, с кем (единственным) вышеупомянутый крышесносный секс у меня вообще мог случиться. Понаблюдав чуток, она болезненно скорчивается и начинает покачивать головой и даже тихонько ойкать.
В ответ на это я лишь в который раз пожимаю плечами и на обед открываюсь ей в ДольчеФреддо.
— Ты мне скажи, на кой ляд тебе так? — не наезжает — переживает Рози.
— «Так» очень даже хорошо, знаешь ли, — поясняю спокойно и беззастенчиво.
— Да я сама знаю, что хорошо. Но, во-первых, хорошо — это когда без чувств, а во-вторых…
— Сахарок, я и была почти без чувств… — произношу — вновь беззастенчиво и теперь уже непроизвольно.
Я не стращаю и не хвастаю, но Рози совсем расстраивается.
Не в пример ей лайфхакерша-Каро в воскресенье всего этого так близко к сердцу не принимала. Ей я тоже рассказала без утайки, но и без приукрашений, как стремительно начались у меня выходные.
— Мгм, — нервно закатила глаза Каро. — Мемори.
— Никакое не мемори, — возразила я и принялась было втолковывать, что, мол, все по-новому, все обновилось, включая меня.
— Мгм… Ты в блог мой не заходила?..
— Эм-м… да нет… не успела…
— Кати, я вынуждена тебя разочаровать. Так сказать, не щадить твоих нежных девичьих чувств. Уверена, ты потом сама скажешь мне за это спасибо. Итак, пункт номер раз: он не любит тебя.
— Стоп. Я тебе щас не про «любит-не-любит». Мы с ним об этом вообще не говорили. Мы…
— Пункт номер два: никаких «вы». Раньше «вы», может, и были или наклевывались, но затем самоликвидировались. И теперь никаких «вы» нет и быть не может.
Ей явно нравится смаковать мою теперешнюю ситуацию, вернее, то, что она таковой считает. Глядишь — сейчас языком начнет щелкать от удовлетворения. Надо дождаться и тайком заснять, а затем распространить на ее канале в качестве мема. Можно с какой-нибудь умной озвучкой, из ее же перлов. Языковая медитация, там… Ей — прибавка к популярности, а мне — моральное удовлетворение.
Мысль эта настолько ярко вырисовалась в моем слегка отдохнувшем мозгу, что на то, чтобы что-нибудь ответить, меня уже не хватает. Каро воспринимает это, как знак согласия с ее доводами.
— Пункт номер три: никаких обновлений я здесь не вижу. И хочешь знать мое мнение? Я не одобряю. До этой злополучной пятницы-субботы ты шла по нарастающей. Главное — путь, а не цель. Это так же верно, как то, что, пока живы, мы не должны останавливаться на достигнутом. Ты шла по нарастающей, потому что шла твоим путем. Теперь же ты дала загнать себя на чей-то чужой путь, который не избирала. И что получается? Теперь ты если не пятишься назад, то, по крайней мере, топчешься на месте. Вот на какой путь ты дала себя загнать. И никаких обновлений.
В ответ на это я не острила, не язвила и не ерничала, ведь и Каро не наезжала. Вместо этого я сделала вид, что услышала и, может быть, прислушалась. Даже благодарность попыталась на лице изобразить за ее неравнодушие к участи подруги.
— Приезжай давай, — потребовала я вместо реакции на ее трехступенчатый приговор.
Потому что как подоходчивей объяснить ей, что неравнодушие ее и участливость дорогого стоят? Что у него, неравнодушия множество обличий — когда, к примеру, чувствуешь себя одинокой, забытой и всеми заброшенной, кинутой-покинутой дурнушкой… старушкой… но — о, чудо, к тебе вдруг клеем клеится молодой коллега-вуменайзер, а потом о тебе, о-тоже-чудо-но-в-сто-раз-чудеснее, вспоминает бывший. Не просто вспоминает. Нет, его воспоминание — не долбаное мемори. Ведь… ведь… на самом деле он подсознательно, по-видимому, понял, чего вам обоим не хватало, когда вы были вместе. Первый понял. Вот и прибёг. Как-то так.