Вся фишка в том, что Алису я люблю до сих пор. И вряд ли разлюблю когда-нибудь. В моей жизни было немало женщин и, надеюсь, будет еще немало. Но все они — как ассистентка Любочка — существуют в иной плоскости, никак не пересекающейся с тем, что связано с моей единственной спутницей жизни. Да, все у меня в одном экземпляре: жена, друг. Варька.
Вот оно, самое главное — у меня есть Варька. Варенька. Варежка… Грешно так сильно любить своего ребенка — не дурак, понимаю. Плоть от плоти своей, кровь от крови. Но ее просто невозможно любить меньше. Варька — словно ангел, спустившийся сквозь пылевую завесу и волей случая или судьбы затерявшийся среди людей. Я не устаю благодарить высшие силы — если они есть, конечно, — что ее душа именно нас с Алисой выбрала своими родителями (если есть хоть кроха истины в том, что талдычили мне в духовной школе). При этом она так же похожа на Алису, как солнечный луч на призрачные лунные блики. И так же напоминает меня, как мягкий переливчатый шелк — грубое солдатское сукно. Она заново учит меня смотреть на мир. И сквозь призму ее света самые простые вещи кажутся подчас волшебными или великими…
— Ну что, палач, многих сегодня в расход пустил?..
Дребезжащий голос выдернул меня из задумчивости. И как назло — на самом светлом и теплом, что есть во мне — на мыслях о Варежке.
Тетка, от которой я сел на максимально далекое расстояние, придвинулась вплотную, вглядываясь в мое лицо с жадным и брезгливым интересом. Так смотрят на раздавленного экзотического таракана или вошь необычно больших размеров. От нее разило кислой капустой и потом.
— Самому тебе, небось, в мозги не залезают!
Несмотря на твердое намерение не вступать в диалог (опыт подобных обвинений, исходящих от незнакомых людей, у меня предостаточный, и знаю, что объяснения никак не повлияют ни на тон, ни на содержание беседы), я почему-то не удержался:
— Проверки, если вам так интересно, мы проходим регулярно. В отличие от обычных людей.
— О! — Дама задергалась. — Конечно же, вы не обычные, вы уникальные, а мы — толпа, быдло, так сказать. И потому у вас есть право копаться в наших душах и выносить вердикты, миловать и казнить, беря на себя прерогативы Всевышнего!
— Послушайте, я не очень понимаю, что вам от меня надо. Если вас или близкого вам человека обидел какой-то мад: поставил неверный диагноз, наказал без вины, то вы обращаетесь не по адресу. Я работаю в сфере судебной психиатрии, имею дело с опасными преступниками. Сомневаюсь, что те, за кого вы так переживаете, являются серийными убийцами или садистами.
Тетка закивала.
— Знаю, знаю, где ты работаешь! Это по физиономии твоей ясно видно.
— Ну, разумеется! — я хохотнул. — Побывав в мозгу маньяка, неизбежно становишься подобным ему — ублюдком, способным на любое зверство.
Посчитав, что беседа закончена, попытался вернуться к своим мыслям. Но женщина неожиданно схватила меня за рукав. Странно: на лице ее было не отвращение, но жалость. И тон стал иным:
— Бедный, бедный мальчик! Тебе недолго осталось — я вижу, я чувствую. У меня на такие вещи нюх, знаешь ли. Твоя стенка уже на пределе. Ещё чуть-чуть, и всё. Чпок!
Она сделала жест рукой — словно обрушив что-то.
Кажется, я понял, за что она так ненавидит мадов. Она же типичнейший 'УБ'! Я мог поставить этот диагноз сходу, даже не заглядывая в ее пожилые мозги. Странно, что тетенька свободно разгуливает по городу. С душевнобольными в нашем мире строго, даже с 'условно безопасными': если не псих-лечебница, то строгое обязательство родственников не выпускать за пределы квартиры.
Я высвободил рукав и пересел на другое место. Женщина проводила меня тяжелым горячечным взглядом.
А ведь когда-то таких, как она, было множество. Среди последствий Катастрофы самыми тяжелыми оказались психологические: от шока, испытанного при колоссальном взрыве, от обрушения всех опор и основ десятки миллионов людей повредились рассудком. Психозы, фобии и паранойи стали привычным явлением. Неврозы и депрессии вошли в норму, закрепилось фоном. Душевнобольные представляли опасность не только для себя самих и ближайшего окружения. Развелось немало пироманов, демонстративных камикадзе, уводивших с собой в мир иной случайных прохожих или соседей по дому, шизофреников с 'милосердной' манией уничтожить всех до единого, дабы люди не мучались от холода, голода и вечной тьмы. Не было страны, где проблема душевного здоровья нации была бы менее остра, чем восстановление разрушенного.