Бургомистр смерил его презрительным взглядом и даже не удостоил ответом.
— С этим человеком каши не сваришь, господин майор, — обратился Лунде к майору.
Вмешательство переводчика пришлось ему не по вкусу. Поморщившись, он жестом руки велел тому умолкнуть. Потом одернул китель и высокомерно проговорил:
— Я в ваших объяснениях не нуждаюсь! Мое последнее слово: пятьсот литров молока и тысяча яиц ежедневно. Да или нет?
— Хоть две тысячи — пожалуйста, если хозяева кур вам их продадут.
Майор потерял всякое самообладание.
— Тысяча чертей и одна ведьма! — возопил он. — Вы будете поставлять мне молоко и яйца, вы, вы лично! Вы! Поймите это!
Нервозность командира батальона никакого впечатления на Паульссона не произвела. Кажется, он даже улыбнулся:
— У меня нет ни коровы, ни кур — так что сожалею. Весьма сожалею.
— Стража! — рявкнул майор. Тут же на пороге появился часовой. — Увести! — приказал майор.
Командир батальона был зол. На упрямца-бургомистра, на прилипалу-переводчика, на себя самого, на свое нелепое положение. Он не сомневался в том, что шеф его за это решение не похвалит. Господи, до чего все просто было на Восточном фронте. Там вместо зондеркоманд чуть что — на виселицу, в лагерь, самое меньшее — телесные наказания. Вот где жизнь!..
Отослав переводчика, он задумался.
В этом тягостном раздумье он и пребывал, когда подъехала легковушка, из которой вышли обер-лейтенант Бурмейстер и два нижних чина. Бурмейстер немного прошелся, чтобы размять ноги. Огляделся по сторонам. Богом забытая дыра этот Рьюкан!
Передача бумаг прошла довольно быстро. Из документов Бурмейстера явствовало, что четвертая рота из батальона майора, которой командовал обер-лейтенант Дюррхаммер, будет расквартирована в Рьюкане и перейдет в подчинение коменданту города. В конце беседы майор сообщил обер-лейтенанту о происшествии с бургомистром Йенсом Паульссоном. Как только он начал свой рассказ, Бурмейстер сразу сообразил, что это просто подарок, свалившийся с небес! Ему сразу же представляется блестящая возможность продемонстрировать населению Рьюкана, насколько справедлива немецкая администрация — как в Рьюкане, так и во всей Норвегии. Командир батальона не сообразил, как ловко можно повернуть копье. Что ж, сам виноват. А он, Бурмейстер, эту выигрышную карту разыграет. Но сейчас об этом, конечно, нечего распространяться.
Сочтя, что все вопросы, которые следовало решить наедине, рассмотрены, майор вызвал командира четвертой роты, чтобы представить его своему преемнику. Некоторое время спустя в кабинет коменданта города явились обер-лейтенант Дюррхаммер, лейтенанты Бекман и Хильпрехт, обер-фельдфебели Тайкерт и Миллер. Среди них не было ни одного, кто способен был хотя бы отчасти понять, сколь ответственная задача перед ними поставлена.
На другое утро Детлеф Бурмейстер проснулся в весьма неважном настроении. Выспаться как следует на старинном кожаном диване не удалось, да и свинцово-серое небо за окном на веселый лад не настраивало. Его денщик, ефрейтор Хааде, обрисовал сложившееся положение достаточно наглядно: ни хлеба, ни яиц, ни колбасы в этой дыре заполучить не удалось.
— Видать, бургомистра не зря посадили под замок, господин обер-лейтенант, — позволил себе заметить унтер-офицер Бирман.
— Хорошо, — кивнул Бурмейстер, — вот с него и начнем. Приведите его. Надо думать, у него в животе бурчит, как и у нас.
Йенс Паульссон смотрел на незнакомого офицера с деланным безразличием. Он принял его за члена военно-полевого суда. И очень удивился, когда офицер поднялся, протянул ему руку и, отдав вежливый поклон, представился:
— Бурмейстер. С сегодняшнего дня — военный комендант Рьюкана.
Смутившийся Паульссон пожал протянутую руку, от чего смутился еще больше. В ту же секунду он отметил про себя, что офицер обратился к нему на безупречном норвежском языке. Огляделся — действительно хирдовца Лунде в комнате не оказалось. Выбирая то сугубо деловые обороты, то переходя на нормальный человеческий язык, комендант города объяснил арестованному бургомистру, что вчерашний инцидент реальной почвы под собой не имел. Он выбирал слова так, что у Паульссона могло сложиться впечатление, будто немецкое верховное командование направило нового коменданта в Рьюкан специально для того, чтобы восстановить попранную справедливость.
— Нам незачем терять время на пустые словопрения, — перебил Паульссон разговорившегося обер-лейтенанта. — Наши отношения, то есть отношения немецких оккупационных войск и норвежских учреждений, предопределены Гаагской международной конвенцией. Мы требуем, чтобы вы соблюдали положения этого закона. Им исключается вмешательство во внутренние дела оккупированных стран. Ваш предшественник эти положения нарушил. Теперь от вас зависит, в каком духе вы будете действовать.