“Стойте, она там!” – хотел крикнуть Гай, когда все бежали вниз. Но ребята промчались очень быстро. Ладно, пусть поищут, а он потом хитро посмеется и скажет. И Гай пошел следом. На пути попалась широкая черепичная плитка. Прямо под ногу. И Гай, еще не думая (или почти не думая), пяткой отшвырнул ее к камню. Он виноват разве, что плитка так ловко, будто нарочно, прикрыла узкую черную нору?
Сначала, когда искали, Гай все ждал момента, чтобы сказать: “Прошляпили гранату? Эх вы! Да она совсем в другом месте!” Ждал, ждал… Сказать лучше всего было, когда пулеметчик совсем сникнет и, может быть, даже пустит слезинку. Гай сразу пожалел бы его.
Но пулеметчик сперва запечалился, а после махнул рукой: “Ну ее, ребята. Пропала так пропала…”
Едкая досада снова укусила Гая.
“Ну ее? Тогда ищи сам, если захочешь…”
Он понимал, что искать гранату выше по склону никому не придет в голову. “Не будешь в другой раз хвастаться и строить из себя героя”, – добавил он, старательно ожесточаясь в душе.
И если так получилось, пускай лежит граната в тайнике под камнем, никому не известная. И, значит… уже ничья.
А что, разве зря все так вышло? И камень-кругляш, и незаметная норка, и то, что Гай лишь один все это видел? И кусок черепицы под ногой… Будто сама судьба хотела…
По дороге в кафе Гай вдруг встревожился: а если под камнем глубокое подземелье? Но теперь оказалось – просто выемка. То ли какой-то зверек вырыл, то ли дождевая вода размыла рыхлую землю… Гай вынул гранату. Покачал ее в руках – увесистую, рубчатую. В ней, хотя и в пустой, чудилась боевая мощь. Как в тяжелом пистолете “макарове”, который однажды показал ребятам отец Витьки Лаврентьева, офицер. Дал Гаю, Витьке и Юрке подержать и разрешил даже по разику щелкнуть курком…
“С такой-то можно себя хоть кем вообразить”, – опять шевельнулась мысль. Но додумывать ее Гай не стал. Потому что пришлось бы представить и то, как среди врагов ты рвешь кольцо и… и тогда опять, как перед пулеметом…
И все же Гай дернул кольцо. Но уже с другой мыслью – с той, что шевелилась позади обиды на пулеметчика. С мыслью, как здорово будет притащить эту штуку в класс. “Гай, ух ты! Гай, она раньше была настоящая? Дай подержать! Гай, где взял?” – “Нашел там, у моря. В тех краях этого добра хватает, война ведь была…” – “Гай, давай меняться!” – “Нет, я же ее не себе… Я Веденееву привез…” И, тая от собственной щедрости, он скажет: “Юрка, держи, это тебе…”
Гай дослушал, как шипит в запальной трубке чуткая пружинка, и вставил на место чеку с кольцом… и услышал шаги! Дернулся, уронил гранату, обморочно съежился.
Шаги были легкие. Несомненно, кто-то из мальчишек вышел из-за каменной стенки.
Не сразу и через силу Гай повернул голову.
В траве шел серый тощий кот.
– У, бандюга… – чуть не со слезами сказал Гай. Кинул в кота улиточной ракушкой. Тот не ускорил шага, только презрительно дернул поцарапанным ухом. Это презренье Гай полностью отнес к себе. Облегченья он не чувствовал. Стыд, хлынувший на Гая, был тяжелым, вязким и липким, словно сверху опрокинули цистерну холодной смолы.
Такой стыд Гай до этого испытал, пожалуй, лишь однажды. Два года назад он пробрался в кабинет деда и в толстых медицинских книгах разглядывал картинки – те, что совершенно не для детского глаза. Гай понимал, что, скорее всего, помрет на месте, если его увидят за таким занятием. Но какое-то особое, “замирательное” любопытство было сильнее запрета и страха. К тому же Гай знал, что дома он один.
Он увлекся настолько, что не услышал, как вернулась бабушка. И обмер, когда она вошла в кабинет.
Бабушка не сказала ни слова. Взяла у Гая книгу и поставила на полку. Потом ухватила его за ухо и повела в другую комнату. Обмякший от позора и ужаса, Гай не пикнул и не оказал сопротивления. Он был готов к самой жуткой каре. Но бабушка оставила его одного и молча прикрыла дверь.
До вечера Гай тяжко томился в ожидании последствий. Но ничего не происходило. Только мама спросила, почему Гай такой присмиревший. Не заболел ли?
После ужина Гай носил на кухню чашки и не смотрел на бабушку, которая хлопотала у раковины. Бабушка вдруг сказала, будто продолжая разговор:
– Самое скверное даже не то, что ты совал нос, куда не следует. Любопытство можно, в конце концов, понять. Но ты обещал дедушке не трогать без спроса его книги. Значит, тебе нельзя верить?
Гай сопел, снова увязая в стыде, как в жидком студне.
– Иди сюда…
Он, волоча ноги, подошел (ох как было тошно). Бабушка вытерла белую, без цветочков и полосок, чашку – любимую пиалу деда.
– Смотри, – она поднесла чашку к виноватому носу Гая. – Совесть у человека должна быть такой же, без пятнышек. Иначе будешь всю жизнь маяться, как сегодня. Понял?
Гай, краснея, но с облегчением выдохнул, что понял. И с той поры обещаний старался не нарушать. А то себе дороже.
…Но сейчас-то он никакого обещания не давал! И никому ничего не врал! Если бы спросили: не знаешь, где граната? – сказал бы сразу. А так что? Обязан он, что ли, докладывать?
Драный серый кот опять прошел в пяти шагах и глянул ехидно: “А чего же ты так обмер?”
“Потому что ребята могли подумать, что я нарочно стащил”, – сказал Гай. Себе, конечно, а не коту.
“А ты не стащил?”
“Я?! – старательно возмутился Гай. Он уложил гранату в нору. – Вот! Пусть ее ищет, кто хочет! Пожалуйста!.. Смотрите, я даже черепицу выкинул, пускай будет все, как само собой случилось, я здесь вообще ни при чем… Пусть граната лежит хоть сколько… хоть целую неделю. А если не найдут и забудут, тогда… ну, тогда не все ли равно: здесь она останется, никому не нужная, или окажется… у того, кто про нее знает? Все будет законно…”
Гай выпрямился, шуганул кота и побежал к обрыву.
КАРЕТТА
Ему опять хотелось искупаться. Избавиться от жары, смыть усталость и… ну, и мысли всякие тоже пускай смоются.
Но когда Гай спустился с обрыва, сонливое утомление окутало его неодолимо. Гай только сбросил кеды и сел на ячеистый желтый камень. Небольшие волны перекатывали гальку, подбирались, заливали ступни. Гай привычно брал мокрые камешки, перебрасывал лениво, сыпал на колени… Потом глянул на горизонт и опять попытался представить остров.
Не получилось.
Остров появлялся лишь в такие минуты, когда не было на душе тревоги. А сейчас Гая все еще точило сомнение. Насчет гранаты. Уже не сильно точило, но полного покоя не было.
Опять закружилась голова. Наверно, от ровного набега воды… Гай встал, встряхнулся. Скользя по камням, вошел в воду по колено. Плеснул в лицо полную пригоршню, фыркнул, выпрямился и… Что случилось?!
Он никогда не испытывал такой боли!
Ядовитая игла вошла в середину ступни, прошила Гая до затылка! Боль скрутила Гая, швырнула на берег, скрючила на гальке. Все стало едко-желтым – небо, море, камни, мысли…
Хотя нет, мыслей не было. Только нестерпимая игла в ступне и ощущение яда в каждой клеточке тела! Гай заорал бы во всю силу, но горло перехватило, воздух стал твердым, Гай корчился и выгибался, не понимая, почему еще не умер.
И никого не было рядом. Лишь в полусотне метров бултыхались несколько ныряльщиков с масками. Никто, конечно, не смотрел на скрюченного, задыхающегося мальчишку…
…Потом в боли появились как бы окошечки. Короткие послабления. В один из таких моментов Гай сел. Вытаращив глаза, стиснув ступню, он дышал разинутым ртом и с ужасом ждал, что игла вгонит в него новую порцию яда…
– Ты что?
В размытом желтом пространстве (которое тоже было болью) возникла девочка. Кажется, та самая, что была с мальчишками на бугре. Не все ли равно? Ой!.. Ну когда кончится эта мука?!!
– Ну-ка, дай… – она оторвала от ступни его руки. Взяла ее в свои ладони. Холодные. – Ну-ка, ляг…