Подобное положение нисколько не тревожило гражданских чувств Грушина, напротив, оно даже радовало его: командиром батальона, в который его назначили, оказался сын генерал-лейтенанта Баринова, на которого можно было делать ставку.
Грушин сделал ее и не прогадал. Майор Баринов полез вверх и поволок за собой услужливого лейтенанта, который и за пивком без оговорок мог сбегать и анекдот рассказать, и девочек привести на холостяцкий междусобойчик.
К тридцати трем годам Грушин стал полковником и получил назначение на должность областного военного комиссара. Переход из строя в военно-территориальные органы потребовал перестройки ориентации. Нужно было менять лидера.
Грушин выбрал для этой цели Леонида Викторовича Немцева — губернатора. Оставалось найти подходы к нему. И вдруг звонок...
Грушин понял — такого не бывает, чтобы сам губернатор звонил военкому: в гробу в белых тапочках он видел полковников при своем положении. А уж коли возникла необходимость встречи, значит, что-то вынуждает губернатора искать подходы к нему.
Надо было пользоваться удобным моментом.
Немцев принял полковника в своем кабинете. Увидел входившего, встал, самолично преодолел двадцать метров и встретил гостя у двери. Крепко пожал руку, провел к столику для почетных посетителей и усадил в глубокое кресло.
Все это время Грушин мысленно прикидывал какому армейскому чину соответствует губернаторское положение — генерал-полковнику или генералу армии? Остановился на последнем — лучше уж перебдеть, нежели недобдеть.
Если бы он спросил самого Немцева об этом, тот бы со смехом рассказал историю, которая сразу бы сбила патетическое воодушевление Грушина.
Иногда, жалуясь московским друзьям на судьбу (не пожалуешься — будут завидовать), Немцев рассказывал о том, как родилось выражение о положении, которое хуже губернаторского.
В дореволюционной России на конезаводах, где выводили особо ценные породы лошадей, распалить кобылку перед случкой поручали беспородному жеребцу. Когда тот доводил партнершу до кондиции, в надежде сыскать ее благосклонность и та уже явно склонялась к необходимости уступки, беспородного жеребца уводили, а его место занимал производитель высокой породы и отличной родословной.
Коня, который брал на себя черновую работу любовного разогрева лошадки, по должности именовали Губернатором. А его участь коневоды расценивали так плохо, что дальше некуда. Потому и родилось выражение:
«положение хуже губернаторского».
Для Немцева складывалось нечто подобное, но Грушин о том ничего не знал и рвался вперед, готов был бить копытом.
— Как вы устроились, Федор Николаевич?
Такого рода вопросы, даже если они протокольные, задаются не часто, и Грушин знал — надо ковать железо, пока тебе это позволяют делать.
— Спасибо, не очень.
— Что так?
— Проклятый жилищный вопрос...
Рука губернатора легко дотянулась до клавиши интерфона.
— Зайдите, Юрий Платонович
Беззвучной тенью с вежливо склоненной головой в кабинет проскользнул верный Харин.
— Юрий Платонович, будьте добры, озаботьтесь о полковнике. Оказывается, наш военком живет по-спартански на служебной площади. Не буду давать оценок, вы уж разберитесь сами. И немедленно. Лучше сегодня. Сейчас.
— Понял. — Харин мотнул головой конь, которому натянули поводья. И тихо, требуя уточнения, спросил. — Двухкомнатная?
— Юрий Платонович, зачем мельчить? Лучше трех... Я так думаю, Федор Николаевич?
— Так точно! — В порыве энтузиазма Грушин встал и вытянулся. — Сердечно благодарю, Леонид Викторович!
— Да вы садитесь, садитесь.
Немцев улыбался.
Когда Харин вышел, губернатор сосредоточенно смотрел в окно и молчал. Грушин в свою очередь глядел на него преданным взглядом и ждал, какие указания должны последовать дальше.
— Федор Николаевич, у вас есть сын?
— Так точно.
— Разгильдяй?
— Пока нет, но будет.
— А у меня — уже. И вот... — Скорбное лицо, задумчивые глаза. — Парня надо спасать.
Грушин молчал, не зная от чего собрался Немцев спасать свое чадо. Скорее всего, от армии. Так это он обтяпает в два счета...
— Вы не тропитесь?
— Нет. — Полковник ответил громко, как отвечал бы генералу армии. Пусть губернатор знает — на него можно положиться.
— Тогда пройдем в комнату отдыха. Разговор будет долгим...
Юрий Платонович Харин любил выполнять поручения губернатора, которые требовали деликатных переговоров с сильными мира сего. Кто его знает, насколько вечен его союз с Немцевым. Всякое может случиться и умный человек должен заранее готовить запасные позиции. А где их найти, если загодя не заводить знакомств в мире власти и капитала?
Господин Булат Умарович Сагитов («новым татарином» его не называли, и он, как другие богачи области, проходил по рубрике «новый русский») был денежным мешком всероссийского масштаба. Сагитов сумел создать собственную финансово-промышленную компанию, благополучие которой мало зависело от отношения к ней областных властей.
Блестяще образованного (три языка, помимо родных русского и татарского) кандидата экономических наук не обременяло дешевое честолюбие. Дворянское собрание области, возжелавшее поживиться дармовыми деньгами миллионера, послало к Сагитову делегацию. Та предложила ему принять титул князя. Сагитов поблагодарил благородных ходоков и точно назвал адрес, куда им стоило бы пойти из его резиденции.
Отправляясь к Сагитову, Харин не чувствовал какого-либо смущения. Вести сложные, полные опасности переговоры он научился еще в детстве, когда жил в Слободке на окраине старого Орловска.
Нравы в этом заводском районе были простыми и открытыми до предела. Мужики после работы на цементном заводе, утомленные летним зноем и суетой у горячих печей, возвращались домой усталые, злые и тут же «оттягивались» городской бражкой и деревенским самогоном. «Оттянувшись» по полной норме и забалдев, начинали искать выход для пробуждавшейся в душах социальной силы трудового класса.
Возвращаться к печам на сверхурочную, чтобы там растратить силовой порыв в общественно-полезных делах, никому не хотелось. А энергия распирала плечи, бугрила бицепсы, наливала свинцом кулаки. Хотелось подраться. Хотелось так, аж зудело. Однако уважающему себя пролетарию неудобно пойти на улицу, поймать первого встречного и врезать ему по уху. Дико это, и потому такой примитив никогда не входил в правила слободской морали.
Чтобы врубить по рогам незнакомому человеку была нужна положительная причина. Во всем мире такую причину ученые юристы-международники называют по-латински мудрено «казус бэлли» — повод к войне.
Древние римляне в Орловске никогда не проживали, в местном языке своих следов не оставили, так что повод к драке для Слободки был открытием собственным.
Делалось все очень просто. Мужики, готовые помахать кулаками, сидели где-нибудь на лавочке, курили и сатанели от неистраченной злости. А шустрый паренек болтался на улице, поджидая появления чужака. И тот обязательно возникал.
Тогда шустрик выбегал ему навстречу, корчил дикую морду и орал:
— Дядя, дядя, правда, что ты мудак?
Реакцию взрослого человека не трудно предугадать. Она всегда была одинаковой: подзатыльник. И тут же на сцене появлялся боевой ударный кулак пролетариата.
— Мальцов бьешь, поганец?!
То ради чего огород городился, дальше катилось по общему для подобных инцидентов сценарию. Кулаки обретали свободу, души — волю.
Чаще всего в шустриках-провокаторах, подлетавших к незнакомым мужчинам на улице Малоярской, оказывался Юрик Харин. Маленький, верткий, особенной храбростью не отмеченный, он никого не боялся, если знал, что за его спиной кулаки Назара Горы — первого слободского бойца, который лихо выходил один против троих. В таких случаях страх улетучивался, наглость кипела в душе.
Детство прошло, но привычка держаться уверенно, когда за спиной маячила тень сильного человека, осталась прежней.