- Только теперь я женщина, Лерой, с большой буквы Ж.
Он посмотрел на меня, озадаченный.
- Это видно. Ты здорово выглядишь, Молли, правда, здорово.
- Спасибо.
- А с девушками ты бываешь?
- Это что за игра в «двадцать вопросов» {81} ?
- Ну, я ведь столько времени тебя не видел. Просто спросил, понимаешь?
- Понимаю. Я бываю с девушками при каждом удобном случае. Как тебе это нравится, приятель?
Он оглядел меня и потом добавил с обреченным вздохом:
- Ты все такая же. Из тех, кто никогда не угомонится. Ты это всегда говорила, только я не слушал. - Он помедлил, потом наклонился вперед, понизив голос до шепота. - Знаешь, все это надоедает. Я думаю, когда-нибудь я пойду на работу, а дойду до Байя-Мар, наймусь на частную яхту к какому-нибудь жирдяю и проплыву вокруг света. Может, когда-нибудь так и сделаю.
- Только убедись, что оставишь своей семье достаточные средства к существованию.
В этот момент снова появилась счастливая супруга.
- У твоей тети Кэрри несколько новых домашних платьев, Лерой. Одно такое красивое, оранжевое, вот такого цвета я себе хочу туфли.
Лерой выглядел беспомощным.
- Это хорошо, милая.
- Мы должны уложить этих диких индейцев в кровать. Пошли, милый, попрощайся со своей сестрой. Тетя Кэрри, мы приедем на следующей неделе. Поехали, посмотрим на новые многоэтажные дома, которые построили над Галт Оушен Майл.
С видом отчаяния Лерой пожал мне руку. Потом осторожно положил свою левую руку мне на правое плечо и быстро поцеловал меня в щеку. Он не смотрел мне в глаза, только повернул голову и сказал Кэрри:
- Мы с ней еще пять лет не увидимся, да, мама?
- Еще свидитесь, когда я окочурюсь, - проворчала Кэрри.
- Тетя Кэрри, не говорите таких вещей, - мягко возразила Джойс.
- Береги себя, Молли, и давай весточку о себе как-нибудь.
- Конечно, Лерой, ты тоже береги себя.
Он попятился из передней двери и забрался в потрепанный белый микроавтобус, повернул зажигание, включил фары и бибикнул, когда выехал на дорогу.
- Милая у него семья, и жена такая хорошая. Мне эта Джойс по душе.
- Да, они милые, правда, милые.
В тот день, когда я должна была уезжать, Кэрри вела себя, как в прошлые времена. Каким-то образом она толкала свое изношенное тело по кухне и металась в ней, как смерч. Она настаивала на том, чтобы сделать мне яичницу и сварить кофе. Растворимый кофе Кэрри считала признаком морального разложения и готова была сделать мне свежий, даже если это погубило бы ее.
После всей этой деятельности она села за кухонный стол, помедлила, а потом сказала:
- Ты всегда спрашивала, кто был твой настоящий отец. Я никогда тебе не говорила. А ты такая пронырливая, что все равно выяснишь, когда я помру, так что лучше уж я тебе сама скажу, чтобы ты знала все из первых рук. Руби соблазнил один иностранец, и хуже того, он был женат. Вот почему все об этом помалкивали.
- Какой иностранец?
- Француз, самый настоящий француз, и это самое паршивое. Они даже хуже итальяшек. Мы все чуть не умерли, когда узнали, что она сбежала с ним, а он и по-английски едва говорил. Как уж они разговаривали, не могу понять. Может, для того, что они делали, разговоры и не нужны были. У Руби так и зудело под юбкой. И все равно, когда он узнал, что она понесла, он ее бросил. Карл его выследил и заставил пообещать, что у него не будет на тебя претензий, и он будет держаться подальше от тебя и от Руби. Он был только рад согласиться.
- Ты когда-нибудь его видела?
- Нет, но говорят, красивый был, как черт. Это от него у тебя острые скулы и темные глаза. Ты ни капли не похожа на Руби, разве что голос у тебя точь-в-точь как у нее. Когда я слышу, как ты говоришь, могу закрыть глаза и представить себе, что рядом Руби стоит. У тебя и фигура другая, ничем ты в нее не пошла, кроме голоса. Видно, ты вся в своего папашу. И руками разговариваешь, как все французы делают. Он был большой спортсмен, знаешь ли. Даже знаменитый, на Олимпиаде бывал или что-то в этом духе. Бог знает, где она с ним повстречалась. Руби за всю свою жизнь к стадиону не подходила. Но это от него ты такая ловкая. Она-то была неуклюжая.
- Как его звали?
- Одно из этих чертовых французских имен, когда два имени подряд. Язык сломаешь. Вроде как Джон Питер Буллетт.
- Жан-Пьер?
- Ну да. И на кой ляд им два раза называться? Очень уж они себя любят, я думаю, и чем больше у них имен, тем дольше их говорить. В твоей семье не было таких мечтателей, как эти французы. Оттуда эти твои мечты и всякие там художества. Мы люди земные. Мы всегда были люди земные, и еду едим человеческую. А эти французы улиток едят. Да не просто едят, еще и других за это агитируют. Вот уж дурость-то!
- Я рада, что ты мне все рассказала, мама. Я много думала об этом.
- Я тебе еще не все рассказала. Не перебивай. Я держала это в себе еще до твоего рождения, а теперь, когда я на краю могилы, могу снять камень с груди. - Она взглянула на свою сморщенную грудь и фыркнула: - У меня и груди-то не осталось. Знаешь, когда я была молодая, у меня сиськи были красивые, прямо как у модели в рекламе лифчиков. Эта чертова болезнь все сушит. Старость не радость. Еще погоди, сама это узнаешь. Вот гляжу я вниз и не вижу там ничего, кроме кекса с изюмом, а когда-то видела два полновесных апельсина. - Она положила руку под грудь и приподняла ее вверх. - Черт, и от этого никакого толку.
- Хочешь еще чашку кофе, мама?
- Еще как хочу. В холодильнике молоко осталось, если принесешь. Молоко стоит почти как виски. Я могла бы с таким же успехом тратить деньги на виски и лить его себе в кофе. От этого лучше себя чувствуешь. Мы не могли иметь детей. Очень уж это грустная история, и это я тебе тоже расскажу, чтобы ты не слушала от чужих людей, когда меня не будет. Карл подцепил сифилис в первый же раз, когда дорвался до бабы, еще в девятнадцатом году. С этим я смирилась, когда узнала, но потом, в тридцать седьмом, я обнаружила, что он мне изменяет. Да, изменяет. Я ничего не сказала об этом. Все знали, кроме меня. Куки, Флоренс, Джо - они все его видели в кино с той женщиной, но не говорили мне. Раз в жизни Флоренс удержала язык за зубами. Придушила бы ее за это. Жена всегда последней все узнает. Я до этого и не догадывалась. Он вроде бы и не переменился ко мне. Вел себя со мной, как всегда, покупал маленькие подарки. Сама знаешь, какой он был. Делал все так, как будто бы любил меня. А потом мы пошли на вечеринку к Детвайлерам, и все начали шептаться. Я подумала, что они говорят обо мне, и сказала: «Что тут случилось? Вы что, обо мне говорите?» Флоренс сказала: «Кто-нибудь должен ей рассказать». Тогда я и вправду заволновалась и сказала: «Что за чертовщина тут происходит?» Все позакрывали рты, а Куки затолкала Флоренс в кухню. Мы с Карлом пошли домой. Я знала, что-то тут нечисто. На следующий день старый папаша приехал аж из Ганновера, чтобы мне все рассказать. Все решили, что он должен это сделать, ведь он был мой отчим и единственный родственник, который у меня остался, кроме Флоренс. Папаша сказал мне, что мой Карл ходит на свидания к женщине, которую зовут Глэдис, и что она очень высокая и элегантная. Я даже поверить не могла, после того, что случилось с моим первым мужем.
- Первым мужем! Я и не знала, что у тебя был муж до Карла.
- Был, я рано вышла замуж, еще до того, как пошла в старшую школу, в восемнадцатом году. Руп его звали, и он меня лупил, как грушу, так что я с ним развелась. И он тоже бегал по женщинам. Вот это был скандал, когда я с ним развелась! Люди думали, мой развод еще хуже, чем его гулянки. В те дни так просто не разводились. Тогда я и курить начала. Раз уж они думают, что я шалава, потому что разведенная, так я стану курить на улице, пусть лучше об этом сплетничают. Я курила здоровенные сигары, так что всем было заметно. - Она помолчала, затем опять собралась с мыслями. - Когда Карл той ночью пришел домой, я поняла, что придется разбираться с ним. Я спросила его, что творится между ним и Глэдис. Он сказал мне правду. Сказал, ходит к ней уже год. Сидел на том старом диване с коричневыми полосками, голову на руки положил и плакал. У него слезы текли по лицу, и он говорил: «Кэт, разве нельзя любить разных людей одновременно? Я люблю вас двоих. Что я могу поделать?» Я тогда чуть с ума не сошла. Как он может любить кого-нибудь, кроме меня? Если я ему не гожусь, так я соберу вещи и уйду. Я любила этого человека. Я его почитала. Он был так добр ко мне, как он мог такое сделать? Я чуть не поселилась в сумасшедшем доме в Гаррисбурге, после того, как кобальтом лечилась {82} . С тех пор я ходила немного не в себе. Однажды села в автобус, чтобы поехать в нижний город в Йорке, и вышла в Спринг-Гроув. Запад от востока не отличала. Ну вот, я так изводилась и столько плакала, что меня отвезли к доктору Хармлингу, думали, что я без глаз останусь. Этот доктор пригласил Карла и меня. Док сказал Карлу, что он с ума сошел, что живет с другой женщиной. Сказал, что одной вполне хватает, и если надеть на голову бумажный пакет, то все женщины одинаковые, и почему бы Карлу не быть счастливым с той, что у него уже есть? Я была прямо там, в кабинете, когда доктор это говорил. По крайней мере, док был на моей стороне. Я была хорошей женой. Так что Карл порвал с этой женщиной, и я его простила. Но он разбил мне сердце. Я никак не могла этого забыть. По сей день я не могу поверить, что он такое со мной сделал, - голос ее сорвался на всхлип. Она утирала слезы с лица салфеткой и глядела в кофейную чашку, ожидая от меня сочувствия.