— Растянуться! Занять оборону! — крикнул Калашников. — Водила, убирай бэтээр с дороги, не то сожгут как промокашку!
Легче сказать, чем сделать. Куда ж его уберешь, если передние машины стоят колом, а задняя рычит, но с места не трогается. Передача, что ли заела или прокладка между рулем и сиденьем?
Вот и начался метеоритный дождь, вот и полетели красные стрелы кумулятивных зарядов, посыпались горячим градом пули. Стрельба занялась сразу с двух сторон — слева, из леса, и справа, из кошар, стоявших метрах в 150 от дороги. Затрещали автоматы, забарабанили пулеметы, заухали подствольники. Земля под ногами забурлила фонтанчиками, воздух завизжал свинцом. Жахнул духовский гранатомет, за ним другой, третий. Подбили второй БТР. Собровцы попадали валетом, начали огрызаться. Невдалеке от Колдуна раздался крик, видно, кого-то ранили. Уши сдавило от грохота. На языке появился вкус пороховой гари.
— Колдун, мы сейчас в атаку пойдем! — крикнул из укрытия Дидковский. — Лежать нельзя, всю технику сожгут и нас перещелкают. Вы поддержите?
— Козе понятно!
— Тогда на два фронта работаем. Вы с четвертой и пятой группами, чешите зеленку, а я остальных на кошары поведу.
— Понял! По сигналу?
— Да какой сигнал, давай уже! — командир выскочил из кювета. — Вторая и третья группы, приготовиться к атаке… На старт… Марш!
Подполковник бросился вперед, закладывая виражи, как горнолыжник. Бойцы потянулись за ним цепью, выписывая такие же вензеля.
— Со мной можно с песней! — крикнул Калашников. — И чтоб добежали все! Погнали наши городских — запе-вай!
Спецназовцы всегда старались в сложных ситуациях использовать нестандартные команды, тем самым выказывая самообладание и способность шутить.
Вот он самый паскудный момент войны — атака. Когда хочется отсидеться за толстой броней и переждать кошмар, ты, наоборот, бежишь туда, откуда, по-хорошему, нужно сматываться. Ладно, не впервой уже: ноги давно не поролоновые, губы не бескровные, а дыхание работает, как пылесос. Пули зажужжали над головой и зачвякали по флангам, значит, ход пока нормальный, значит, не могут 'чехи' поймать в прицел. Вот если по каске цвиркнет или в руку (главное, чтоб не в ногу), тогда усиливай маневр, качай маятник. И не забывай кусаться. Вон вспышка в кустах — на-а, короткую очередь — может, поймаешь. Пуля — дура, бывает, стреляешь наугад, а попадаешь точно в глаз. От дороги до зеленки метров 100, не больше, но здесь каждый шаг — один к десяти, не меньше.
Сзади забухали пулеметы БТРов. С деревьев посыпались ветки. Наконец-то, проснулись наводчики, наконец-то, показали зубы. Башни закрутились, словно головы драконов, изрыгая из стальных клювов огненные струи. Воздух задрожал от басовитых раскатов.
Трудно передать то чувство, которое вызывает в душе поддержка своих. Это не радость, не благодарность — это нечто другое, более теплое, щемящее. Похожие ощущения возникают, когда с большой земли получаешь посылку от незнакомых людей (от родных воспринимается иначе) — значит, о тебе думают, тебе помогают. В бою это очень важно и не потому, что так легче воевать, психологически важно.
Следом из-за спины ухнули два гранатомета, жестко ухнули, солидно. Ракеты врезались в чащу и взорвались над землей. Кто-то в цепи громыхнул подствольником — в лесу раздался третий взрыв, четвертый. Разошлись гранатометчики, осмелели. А тут еще бойцы принялась кинжалить огнем без остановки. Почувствовали, прикрытие, разбушлатились, развоевались, поперли буром, как бычки на красную тряпку. Духовская стрельба стала заметно слабеть. А это страшный допинг для солдата — страшный! В такие минуты накатывает боевой раж — состояние, которое невозможно описать, сидя в теплом кресле. Когда ты становишься не человеком — боевой машиной, огненным зарядом. Когда ты можешь перелетать через огромные канавы, бежать со скоростью гепарда, стрелять на вскидку и попадать в точку. Бывали случаи, когда бойцы с огромного расстояния впечатывали гранату прямо в рот противника. Не верите? Сомневаетесь? Немудрено — это совсем другое измерение. Здесь нет страха, нет усталости, нет боли, есть только война и ты — ты, который делает эту войну, живет в ней, командует ей. Кто-то ее боится, кто-то ненавидит, кто-то превозносит, а ты ее оседлал, схватил за черную гриву, задрал к небу ее кровавую морду и гонишь туда, куда надо тебе, твоим ребятам, ты кончик знамени, ты на острие, ты в самом пекле. Если вы крутите пальцем у виска, значит вы ботаник — немедленно закройте книгу. А вот 'духи' хорошо знают, что это за штука. У них тоже бывает подобное состояние, но только не в этом бою. Сегодня русский Ванечка запряг раньше и погнал, погнал вражину огнем и металлом, вышибая из-за деревьев, выковыривая из нор, вышвыривая из-за бугров. Зеленка была уже рядом, теперь она прикрывала не только бандитов, но и наступавших.
Калашников оглянулся. На поле осталось лежать четыре бойца. Ничего, с этой стороны 'духи' уже не кусаются, санитар быстро вытащит. Главное, сейчас банду покрошить. За лесом протекала небольшая речушка — ее было видно в просветах между деревьев — дальше начинался подъем в горы
— Они к реке отошли, — крикнул кто-то из 'Руси'. — Догоняем?!
— Так, остываем, мужики, — урезонил войско Калашников, — а то заскочим туда, откуда не выйдем. Занятия по альпинизму в наши планы сегодня не входят. В горы не полезем — только до реки, и все.
Бойцы врубились в зеленку. На любой шорох — выстрел. На любое движение — очередь. 'Духов' не было видно. Ясен пень, дураки они что ли, ждать, когда вплотную подберутся. Неожиданно, прямо перед Мухиным шевельнулись кусты. Он отрезал двоечку* и нырнул за дерево. Подождал. В ответ тишина. Перебежал ближе, выглянул из-за ствола:
— Шеф, у меня кажется улов!
На траве свернувшись калачиком лежал бородатый 'дух'.
— Готов? — подскочил Антонов.
— Откуда мне знать? Посмотри.
— Вау, в натовском камуфляже.
— Мой трофей, — предупредил Мухин.
— Да подавись ты, мародерская душонка, — брезгливо сказал напарник, — еще не хватало на себя всякую заразу цеплять.
— Ничего, отстираю, — шмыгнула носом 'душонка'.
— У меня тоже труп! — крикнул кто-то из бойцов 'Руси'
— Руками не трогать, — напомнил меры безопасности Калашников (под убитыми чеченцы нередко оставляли гранаты). — Переворачивайте кошками из-за укрытия.
Боевик Мухина оказался мертвым.
— О, как я его! Одной очередью срезал.
— Да ты посмотри, он весь осколками от граника посечен, пулевых отверстий вообще не видно, — притушил радость напарника Антонов.
— Много ты понимаешь, — обиделся Мухин, — эксперт, блин, криминалист, блин.
Пока 'Русь' дочищала зеленку, Калашников осматривал второго боевика. Он оказался живым. Цивильного вида (стриженный, без бороды) молодой чеченец в обычной гражданской одежде. Темно-красная тюбетейка (чистая, домашняя) и ухоженные, не 'лесные' руки говорили о том, что это был не кадровый вояка. Скорее всего, какой-то добровольный помощник из местных жителей. У парня кровили обе ноги. Колдун вколол ему свой промедол и волоком потащил на дорогу…
У БТРов, как ужаленный, носился санитар, перевязывая и тыча шприц-тюбиками раненных бойцов.
— Сколько? — спросил Колдун.
— Четыре двухсотых, шесть трехсотых и, кажется, еще не все.
По полю от кошар возвращался отряд Дидковского. Они тоже несли раненых…
В Таманский полк уже не поехали. Взяв на буксир подбитые машины, с тяжелым грузом повернули на Ханкалу.
Чтобы немного разгрузить Дидковского, которому предстояла уйма скорбных дел, Колдун взял на себя оформление 'улова': два убитых 'духа' (второго взяли в кошарах) и один раненный.
Молоденький особист показал собравцам куда сгрузить трупы и в какую палатку занести раненого. Пока чеченцу оказывали медицинскую помощь, контрразведчик расспрашивал спецназовцев о засаде…
— Повезло, — с видом знатока заключил он, выслушав рассказ Антонова. — Если бы залезли дальше в горы, живых бы никого не осталось.
— Повезло, — согласился Калашников, — не особо дерзкая засада была. И этот пленный какой-то странный, будто из дому только что вышел, чистенький, бритый. Пойду-ка я ему пару вопросов задам. Мухин, а ты пока расскажи товарищу о том, что один из боевиков до встречи с нами, в натовскую форму был одет.