«И без того сейчас всё стало ещё сложнее, — подумал он, наблюдая за игрой света на волосах Юджина, отблёскивавших бронзой в ярком утреннем свете. — Казалось бы, я должен быть раздавлен горем, не в состоянии думать ни о чём, кроме гробов, кладбищ и смерти. Но где эта пустота? Я чувствовал её, но буквально пару часов, пока не пришёл он и не сделал всё ещё хуже. Нет, так не должно быть. Никогда. Разве кто-то мог оказаться в насколько омерзительной ситуации, когда ты стоишь у могилы той, которую, пусть и крайне условно, называл «своей девушкой», хочешь поцеловать своего отчаянно-до-чёртиков преданного друга, который даже никогда не понимал тебя, и единственное, что ты можешь сделать — это напиться, чтобы приглушить все чувства и только орать на тебя, несчастного тебя», — мысли Оскара окончательно запутались узлом, уже ничего нельзя было разобрать, кроме бесконечного отчаянья и ненависти к самому себе.
«Может, мне стоило признаться ему, и ничего бы не произошло. Я единственный, кто виновен во всём этом. Не встреть я Нидж — она бы не умерла из-за меня. И нет никакой разницы, умерла она от болезни или в каком-то инциденте: всё это случилось лишь из-за моей непростительной одержимости. Именно так, какое правильное слово. Одержимость. Чёрт, мог ли ты хотя бы представить, что кто-то будет думать о тебе с такой болью, что каждая минута рядом с тобой убивает, но каждая секунда без тебя — закапывает на три метра под землю?» — он нервно посмотрел на Юджина, веки которого слегка задрожали. Один взгляд на него гипнотизировал, даже украдкой смотреть невозможно.
Голова гудела из-за похмелья, глаза то и дело закрывались, отправляя Оскара в пугающую темноту. Он даже не сразу понял, что рука предательски соскользнула со спинки дивана. Буквально в последнее мгновение он смог поймать равновесие, уткнувшись плечом в подушку, и теперь замер прямо над лицом Юджина, едва не касаясь его. Он, задержав дыхание, с трудом контролировал себя, не позволяя его поцеловать. Он чувствовал тепло, исходящее от кожи, слышал это прерывистое дыхание, что буквально сводило с ума и от которого голова начинала кружиться с удвоенной силой. Оскар больно закусил губу, пытаясь избавиться от мучительных мыслей, и отстранился, чувствуя тошнотворный вкус крови на своих губах.
«Тебе было бы лучше без меня, без моего присутствия в твоей жизни. Ты заслуживаешь лучшего», — горько подумал он.
Внезапно он вспомнил прошлую зиму, ветреную, какую-то на редкость мерзкую и полную ненависти. Ненависти к нему. Тогда ему казалось, что он уже просто не в состоянии молчать и просто терпеть его общество. Каждое слово вызывало желание ответить колкостью, каждое движение — оттолкнуть и убежать прочь. Оскар ненавидел его по утрам, когда просыпался от болезненно-красивых снов, тошнотворных в своей идеальности, ненавидел целыми днями, хмуро бормоча себе что-то под нос во время ставших редкими тогда встреч. Ему казалось, что ещё немного — и он свихнётся или сорвётся — третьего не дано. После нескольких бессонных ночей, полных кофеина и алкоголя, он даже написал, впервые за многие годы, что-то про себя. У ещё не совсем трезвого Оскара был план просто молчаливо бросить в Юджина этими стихами и ждать, что будет; протрезвев, он перечитал их, испугался и спрятал в коробку. Стихотворения были по-настоящему больными, пугающими, пусть и чертовски хорошими. Чего стоили строки, в которых он, отравленный ревностью, клялся убить его, закопать труп под любимой ивой в парке, а череп оставить себе. Оскар с трудом мог вспомнить стихотворение дословно, но всё равно возникло лёгкое чувство тошноты.
Всё закончилось тогда, когда он под предлогом «творческого эксперимента» поднялся на крышу первой попавшейся высотки. Захватил с собой Юджина, а потом встал за ограждение. Оскар и сам толком не помнил, что он хотел этим доказать. Или ничего не хотел, кроме как прыгнуть? Он вспомнил, как отчаянно кричал Юджин, отбросив тщетные попытки сохранять спокойствие; вспомнил, как тогда просто молча развернулся, нарочито громко засмеялся, похлопал его по плечу и ушёл. А потом, вёл себя, точно ничего и не было.
«Всё же я последняя тварь, — подумал он, склонив голову. — И какого чёрта ты всё ещё рядом со мной?» — Оскар задумчиво поднял глаза. Хотелось просто забыться, но мерзкое ощущение, не покидавшее его с тех пор, как он проснулся, не давало ему закрыть глаза; поэтому предпочтительнее было бы просто напиться. У него где-то ещё есть запасы, но Оскар всё же взял себя в руки и, бросив очередной отчаянно-нервный взгляд в сторону по-прежнему спящего Юджина, осторожно соскользнул с дивана.
Как и тогда, той мерзкой зимой, ему снова хотелось сбежать, но уже не из-за ненависти, а из-за страха. Страха вновь испортить всё. Оскар не до конца понимал его причин, но всё же никак не мог от него избавиться. Он, точно бредовая мысль, въелся в подкорку, преследовал по ночам и при свете дня.
«Нужно понять, что делать дальше, — подумал он. — Но я даже ничем никому не обязан», — промелькнуло в его голове, как он заметил по-прежнему висевшую на стене фотографию Ниджелии и болезненно зажмурил глаза. «Нет, не лги, ты и сам прекрасно понимаешь, что это неправильно, и, чёрт возьми, просто мерзко, — Оскар покачал головой. — Нам нужно как-то пережить это. Он ведь тоже как-то переживает, это видно, хоть он и всегда относился к ней достаточно равнодушно».
В голове промелькнула случайная мысль. Недолго думая, Оскар оставил, как ему показалось, вполне понятную записку и, кое-как пригладив растрёпанные после сна волосы, буквально выбежал из квартиры.
***
Небо было молочным, цвета подтаявшего мороженного, с едва заметным бежевым оттенком. «Точно молоко с каплей кофе», — подумал Юджин, выходя из библиотеки. Что-то было в этом цвете, такое тёплое, но все мысли из-за него отчего-то становились дымчатыми, туманными. Хотелось, чтобы из-за туч вышло солнце, чтобы всё засияло в его золотом свете, чтобы можно было ощутить это тепло на своей коже. Последние дни были серыми, полными бесконечной меланхолии, будто витающей в воздухе меж тускло-сиреневых облаков и чёрного кружева голых веток. Но солнце… Юджин подумал, что, свети оно сейчас, все было бы как-то по-другому. Он вспомнил, как летом едва выносил обжигающие лучи, пронизывающие весь их кабинет в библиотеке, — однажды даже получил слабый ожег на щеке, но сейчас… Сейчас он бы отдал что угодно, лишь бы почувствовать это снова, будто это был единственный способ доказать самому себе, что он ещё живой.
Внезапно он остановился в своих достаточно туманных размышлениях и мягко улыбнулся. От воспоминаний о вчерашнем вечере по телу разлилось почти такое же тепло. «И что я натворил?» — машинально покачал он головой, вспоминая его улыбку, руки и этот взгляд.
В голове был полнейший беспорядок. Из-за дурацких воспоминаний одновременно хотелось смеяться, плакать и биться головой о стену, но так как ничего из этого списка он сделать не мог, Юджина весь день преследовало странное, немного гнетущее чувство, отдалённо напоминающее стыд. Возникло бессмысленное желание просто убежать домой и забыть обо всём, а с другой стороны, он чувствовал, что уже всеми мыслями там, у Оскара, и от этого становилось ещё хуже. Это было неправильно, странно, даже дико — думать, что…
— Ещё не ушёл? — знакомый несколько протяжный голос нарушил ход его мыслей. Обернувшись, Юджин увидел Оуэна, бодрым шагом направляющегося к нему. «И что ему понадобилось?» — подумал Кэдоган.
— При Стиве спрашивать не стал, но… ты сегодня куда спокойнее — значит, со всем разобрался?