— Юджин, у тебя не температура случайно? — прошептала Элла, касаясь его лба. Лоб горел огнём. — Тебе срочно надо к врачу, — прошипела она. — Ты хоть слышишь, как говоришь? — теперь эта скрипучесть стала ей вполне понятной: это были самые обычные хрипы в бронхах.
— А какая разница? — равнодушно пожал он плечами.
— Ты же так заболеешь вконец, встань с земли хоть.
— А может, это всё, чего я хочу, — пробормотал Юджин. — Заболеть — и всё.
Эллайя ничего не сказала, лишь покачала головой. На мгновение стало совсем тихо — только ветер выл над головой.
— Я недавно вспомнил одно его старое стихотворение. Он тебе не показывал?
Вороны бьются мне в стекло,
А тени мечутся по стенам,
Я взял гранат, мне все одно,
Я потерял, сгорело время.
А тени руки простирают,
Гремят костьми о барабан,
Я жду её. Гранат и тени
Мне открывают двери в рай, — прошептал он, глядя на могильный камень. Элла про себя отметила, что никто и никогда так не читал стихи Оскара. Даже он сам.
— Помню что-то похожее, — пробормотала она. Трис лишь задумчиво покачала головой.
— Это первый черновик, он мне дал его ещё чуть ли не в самую первую встречу, — Юджин громко выдохнул. — О поэте, что так отчаянно пытался вернуть свою возлюбленную, что сошёл с ума и умер во сне. Тогда оно мне жутко понравилось из-за этого дурацкого символа — граната. В мире мёртвых у греков, если его съесть, то уже не вернёшься к живым. Его давал Аид Персефоне. Но кто бы что ни говорил про мифы, как про занятные сказки, в них слишком много реального, — на секунду он замолчал, закашлявшись и спрятав лицо в шарф. — Иногда наступает такой момент, когда повернуть — уже поздно. И я его оставил именно в такой момент.
— Юджин, тебе не стоит винить себя во всём, — Элла подошла к нему ближе. — Я тоже виновата. Я могла приехать чуть ли не в тот же день, но почему-то всё ждала и ждала.
— Тебя не было тут, а я — я был рядом, — покачал он головой, болезненно жмуря глаза. — Я дал ему выкопать себе могилу, а потом столкнул туда.
На какое-то мгновение они снова замолчали. Элле было просто страшно говорить с ним. Она не видела перед собой того самого Юджина Кэдогана, которого, загадочно улыбаясь, представил ей Оскар. Того чудака, что умудрился найти общий язык с этим сумасшедшим, и при этом даже не сбежал от него. Где эти мягкие горящие глаза, где этот взгляд, вечно ищущий рядом своего бестолкового друга? Эллайя знала, что, вполне возможно, большую часть этого она надумала, но она видела их такими. Двумя яркими вспышками, от которых теперь остался лишь пепел.
— О таком обычно не говорят, но, когда я уезжала, я уезжала со спокойным сердцем, — прошептала она. Юджин на мгновение посмотрел на неё, — потому что с ним оставался ты. И я думала, что вы…
— Мы слишком долго думали, — перебил её он. — Слишком. Возможно, ты зря уехала. Может, нам и нужен был кто-то со стороны, кто снял бы эти шоры, но, увы, их сняли слишком поздно — лишь тогда, когда я испугался, что могу потерять его. Пусть тогда и ещё не по-настоящему.
— Ты сейчас ведь о той девушке, да? — Элле самой было неловко задавать такие идиотские вопросы. Юджин лишь кивнул. — Я, я хотела спросить. Ты действительно веришь, что там что-то было? Или он всё просто придумал? — он лишь пожал плечами.
— Что-то было. Но что — я не знаю. И знать не хочу.
— Знаете, мне пришла в голову мысль, — вдруг нарушила молчание Трис, приближаясь. — У меня есть связи, мы можем опубликовать его работы — люди должны узнать о нём. Как там обычно говорят: человек живёт, пока его помнят? И может, это будет память на века?
— Мне утром звонили издатели из Лондона, — на выдохе прошептал Юджин.
— Очень вовремя, — заметила Трис, но замолчала, заметив недоумённый взгляд Эллайи.
Юджин молчал. Лишь сидел с закрытыми глазами, хватаясь руками за иссохшие и грязные травинки. Он не чувствовал ни тепла от на мгновение вышедшего из-за тучи солнца, ни холода от ветра. Только дрожь, что пробегала по спине. Он по привычке вздохнул.
— Я согласен. Я должен сделать хотя бы это, — наконец-то сказал он.
— Они предъявляли какие-то условия? — меланхолично спросила Эллайя.
— Спросили, будет ли вступительное слово, оформление, компановка… все эти мелочи, — пробормотал Юджин. — Надо снова с ними связаться, — в его голосе не было никаких эмоций. Лишь пустота и констатация факта.
— Да, заодно подключим наших с Трис знакомых, — прибавила она, глядя на него. Нет. Это был не Юджин. Это был манекен. Механизм. Но не он.
— Юджин, — вдруг сорвалось у неё. Тот по привычке обернулся на своё имя. — Я, я… Я понимаю, что сейчас такое время, но… Сейчас у меня такое ощущение, будто я говорю не с тобой.
— А это и не я, — донёсся его шёпот. — Я — там, — рукой прочертил линию на земле, не поднимая глаз, и тут же зашёлся в приступе свистящего кашля.
***
В комнате горела лишь одна лампа, в самом углу, у окна. На диване, сжавшись в комок, точно в поисках спасительного света и тепла, сидела девушка, склонив голову над книгой. Она не издавала ни звука, лишь временами был слышен шелест перелистываемых страниц.
Вдалеке хлопнула дверь, наполнив комнату легкой морозной свежестью. Кто-то бросил ботинки, зашуршала куртка.
— Я пришла… проклятые лондонские пробки, — в комнату заглянула Трис, на ходу приглаживая волосы, намокшие от снега. Девушка приподняла голову, так что стало видно ее заплаканное лицо. — Боже, Элли, — она подошла к ней и, опустившись на колени, обняла.
— Они были такими идиотами, — пробормотала она, — мы все.
— Что случилось, то случилось, они сами сделали такой выбор, — выдохнула Трис. — Это та самая книга?
— Да, я с трудом ее выхватила в книжном, — на губах Эллайи появилась на мгновение улыбка. — Он успел написать предисловие, и черт, я даже дальше пока не зашла. Я просто не могу.
— Позволишь? — Трис осторожно взяла книгу из её рук. На обложке — тонкий цветочный узор на чёрном, будто бархатном фоне. — А что такое название? — спросила она, задумчиво проводя пальцем по тисненым буквам.
— Любимое стихотворение Юджина, помнишь, он читал? Я не смогла ему отказать, тем более, знаешь, оно оказалось… достаточно пророческим, — голос Эллы сорвался.
— А это, это я понимаю, те самые? — Трис пролистала и остановилась где-то на середине, раскрыв в начале цикла, обозначенного как «Стихи, спрятанные в старой коробке». Эллайя лишь кивнула:
— Он настоял, чтобы названия были буквальными, до безумия.
Трис не стала вчитываться: ей это казалось почти тем же самым, как если бы перед ней был личный дневник. Где-то мелькали фотографии — какие-то из них она сделала сама, постфактум, какие-то — старые. Она пролистала с ещё пару десятков страниц и оказалась в самом конце посвящения. И хоть это уже и была по сути настоящая исповедь, она невольно прочитала последние абзацы:
Наверное, эта статья была самой непрофессиональной статьёй, какую только мог написать человек, учившийся на филолога. Но я просто хотел, чтобы вы увидели его таким, каким его видел я. Одержимым. Несдержанным. Одним из тех, кого называют «городскими сумасшедшими» и, смеясь, тихонько тычут пальцем. Он был именно таким. Сумасшедшим, который мог ворваться в библиотеку посреди весеннего ливня и дрожащим голосом попросить томик Бодлера.
Он часто говорил, что такие, как он, вышли из моды, что он ошибся веком, и надо было родиться тогда, во времена Верлена, Рембо, всех этих «проклятых поэтов». Поэтому он решил проклясть себя сам и нашёл для себя лучшее проклятье, то, что давало ему силы жить и убивало. И я надеюсь, что вы увидите его, настоящего Оскара Моррея, здесь, в этих строках, написанных долгими ночами, полными бессонницы и отчаянья; увидите дом, где он жил, облезлые жёлтые обои, потёки по стенам и балкон, на который вечно слетались голуби. И тех, кто был для него частью этого мира — людей, что не успели понять это. Вы будете лучше их, потому что вы — уже знаете всё, вы — сторонние наблюдатели, зрители; мы же — актёры, которые не справились с импровизацией и, спрятав лица, ушли за кулисы.