То, что я тогда сказал правду, разумеется, не означает, что я поступил разумно. Ей, конечно, не стоило обижаться на искренний комплимент, но обрушившаяся на меня пламенная исповедь заслуживала, возможно, более содержательного ответа. Поэтому моя реакция могла и должна была ее оскорбить. К тому же благодаря моему признанию ей не составило бы труда безвозвратно зачислить меня в категорию, куда зачисляются все мужчины, и я бы упустил свой шанс симулировать понимание и сочувствие в попытке заставить ее поверить, что волею судеб она встретила того единственного мужчину на земле, который не обратил внимания на формы ее тела. В тот момент, однако, терять мне было нечего, ибо я по-прежнему был твердо убежден, что женщина ее калибра мне не светит. По крайней мере, я мог похвастаться, что раз в жизни сказал поистине красивой женщине, что она красива. Это был максимум, на который я мог рассчитывать и который в любом случае больше никто у меня не отнял бы.
Я уже приготовился к ее насмешке, но она восприняла мой комплимент без всякого энтузиазма, как если бы слышала его уже сто раз.
— Никогда не облекай комплимент в форму мнения, — сказала она. — Гораздо элегантнее преподнести его в качестве неоспоримого факта.
— Ты права. Но ты просила меня рассказать о себе.
— Верно. И уверена, что ты в состоянии поделиться со мной более интересными мыслями, нежели своим мнением обо мне.
— Позволь мне, в свою очередь, поблагодарить тебя за комплимент.
— Я лишь ответила на твой.
— Не стоит, — сказал я. — Это вообще не комплимент. Это бесспорный факт, который я замаскировал под собственное мнение. Добавлю, что, возможно, я и в самом деле мог бы рассказать о себе всякую всячину, но в этот момент для меня нет ничего интереснее и занимательнее, чем то несравненное впечатление, которое ты на меня производишь.
Она рассмеялась. Я не шучу, она рассмеялась. Мне так и хочется поставить восклицательный знак от переполняющей меня радости. Этот бой я еще не проиграл, потому что она смеялась, — черт меня подери, если это неправда.
— Мне от этого не легче, — сказала она.
— От чего?
— Оттого, что я красивая. Это не помогло мне кем-то стать.
— Зато легче мне.
Она снова улыбнулась. Теперь мне следовало быть начеку, чтобы после второй удачной шутки вдруг не уверовать в успех своей тупиковой миссии и не утратить дерзость. Я посмотрел на нее. Это подействовало. Я снова растворился в ее исполненном превосходства взоре, высмеивающем любую надежду на победоносную стратегию.
— И что же такого красивого ты во мне находишь? — спросила она.
— Ты красиво танцуешь.
Она наклонилась, взяла меня за руку и устремила на меня свой взгляд.
— Пытаешься со мной заигрывать?
— Я бы не осмелился.
— Жаль. Мне кажется, ты в этом мастак.
— В бесперспективных начинаниях я проявляю себя лучше всего.
— В таком случае не стану говорить, что, по-моему, ты тоже неплохо танцуешь.
— Настоятельно не советую.
— Может, лучше вернуться к предыдущей теме нашего разговора? — спросила она.
— Да.
— Каким ты видишь свое будущее?
— А ты сейчас не слишком торопишь события?
Я действительно так и сказал. Слово в слово. Понятия не имею, откуда во мне взялась эта смелость. Обычно я не очень хорошо танцую. Чаще всего я изо всех сил стараюсь быть в танце ведущим, словно пытаюсь произвести арест. Моя гибкость и легконогая удаль, несомненно, проистекали из того факта, что я заранее решил уступить ей пальму первенства, следовать за ней и не ожидать от танца ничего, кроме танца. Если бы так было всегда, если бы это могло когда-нибудь повториться. Я мог бы написать об этом стихотворение.
— Я хочу написать о тебе стихотворение, — сказал я.
— Я должна тебе позировать?
— Знаешь, когда я жил в Нидерландах, я собирался повесить объявление: «Поэт ищет обнаженную модель». Но так и не повесил. То была просто шутка. Фактическое ее воплощение принесло бы только разочарование.
— Это тебе так кажется.
— Если расценивать твой ответ как предложение, — сказал я, — то я все больше убеждаюсь в том, что мы были правы, мало ожидая от будущего католических ценностей.