Он протянул руку каждому из них.
- С позывным «Айвенго», - подхватил военкор. – Проблемный он у тебя, потому что слишком ко многому обязывает.
- Я не сам назвался, - с некоторым смущением ответил командир. – Ребята прицепили. А я отбрыкаться не смог. Все от того, что люблю петь под гитару Высоцкого, «Балладу о борьбе».
- Игнат Громенков, - представился военкор.
- Антон Татищев, - назвал себя оператор.
Если командир «Себежа» и военкор выглядели уже заматеревшими мужиками под сорок или чуть больше лет, то оператор был молодым парнем не старше двадцати трех.
- Одна из ваших фамилий на слуху, - заметил командир.
- Потому что три века назад путешественник Василий Татищев основал Оренбург, - блеснул познаниями военкор. – Прикол в том, что Антоха как раз из Оренбурга.
- Нет, я про твою фамилию. Режиссер Степан Громенков.
- Батя мой.
- Респект твоему бате от всех участников спецоперации. Я читал, как он отвечает своим «коллегам», которые крысятничают в «пятой колонне». Получается, ты в профессии по его пути пошел?
- Почти. Да ведь и ты наверняка из военной семьи?
- У меня родитель – генерал-лейтенант ПВО в отставке.
В этот момент командиру «Себежа» поступил вызов по рации. По мере того, как он слушал сообщение, лицо его становилось все более мрачным. Закончив разговор, он, словно забыв о приезжих, вызвал к себе офицеров с позывными «Сварщик» и «Карбид».
- Противник уже в Купянске, - ознакомил он их с ситуацией. – Если утром в Карасино подойдет их техника с основными силами, они наведут переправу, тогда – все. Перерезанный путь отхода для нашей группировки и ее окружение.
Сварщик взглянул на часы, потом на командира:
- А если наши переправу «откалибруют»?
- А если нет? Мы уже сто раз обсуждали, как много странностей на этой войне творится. Хотя я кричал, настаивал. Результат неясен.
- Тогда?
- Тогда – первоначальный план. Буксирных катеров у них три. Нас тоже трое: я, Бобур и Пейнтбол. Столько же гидрокостюмов и мин «УПМ». Как только стемнеет, мы идем в воду. Леня, ты берешь второй взвод, выдвигаешься на сближение и ведешь отвлекающий огонь. Андрей, ты с первым и третьим пока остаешься на нынешних позициях. Дальше принимаешь решение по ситуации.
- Погоди, - сказал Карбид. – А если они катера на сушу вытащат? Я бы на их месте так и сделал. Был бы нас дрон, мы бы это отследили.
- Был бы хрен у бабушки – она была бы дедушкой. Если вытащат, то придется вылезать из воды и цеплять упээмки на земле. Для этого и нужна отвлекающая стрельба.
Глаза обоих собеседников командира едва не выкатились из орбит.
Мина «УПМ», прикрепленная к объекту диверсии, взрывается не ранее, чем через пятнадцать минут. Если даже трое боевых пловцов сумеют, выскочив из воды, нацепить «упээмки» на катера, украинцы их за такое время успеют обезвредить. Есть лишь один способ привести «УПМ» в действие сразу. Для этого, прикрепив ее к объекту, надо тут же и открепить. Для диверсанта это означает самоподрыв, потому что мина, уничтожающая объект, взрывается у него в руках.
Первым опомнился Сварщик:
- Илюха, ты с катушек съехал, в камикадзе записался?! Хочешь сказать, что начальство твой самоподрыв санкционирует?!
- Оно и украинский контрнаступ не санкционировало. Только там и спрашивать на стали.
- Подожди… А Бобур и Пейнтбол?
- Если катера будут на суше, из воды вылезу я один. Если все три рядом, то одной мины на них хватит. Если их растащат друг от друга, я обнулю хотя бы один. Если останется два, это сильно замедлит наведение переправы и даст нам выигрыш во времени. Ночью и завтра каждый час будет на вес золота. И для нас, и для них.
- Илья, очухайся! – почти крикнул Карбид. – Ведь хреновню ты затеял!
- Угроза окружения нашей группировки, по-твоему, тоже хреновня?
- А насчет котла, - пришел на помощь товарищу Сварщик. – У украинцев были Иловайск, Дебальцево и Мариуполь, но Украина после этого не развалилась.
- В том-то и суть, - задумчиво проговорил командир Себежа. – Что они и от ста Иловайсков не развалятся. А нам и одного может хватить. И знаешь почему? У них иммунитет к унижениям поставлен хорошо, а у нас он выветрился за последние двадцать лет. Они ведь теперь европейцами себя считают. Если сегодняшнего европейца под страхом смерти заставить есть фекалии, то он схавает с невозмутимым видом, а на следующий день о том забудет. А нынешний русский либо откажется и смерть примет, либо даст слабину и тоже съест, но потом сам себя убьет, потому что никогда не сможет простить себе этой своей слабины. Иначе мы от них устроены, уж не знаю, хорошо это или плохо. Я тебе ответил исчерпывающе?