— Ну, и что дальше? — снова напомнила о себе Нин.
— Дальше? Жан-Ба, конечно, бросился нас искать, но в доме никого не было. Нас уже увезла скорая помощь, всех троих, в больницу в долине. По дороге медсестра всё время заставляла меня дышать через кислородную маску. Я ревела не переставая.
— А Роз-Эме?
— Жан-Ба сразу бросился в издательство, чтобы её предупредить, и они вместе побежали в больницу. Когда влетели в палату, обезумевшие от беспокойства, я уже не плакала. Я играла с Окто. Так чудно́, что я это помню: в детском отделении был зал с разрисованными стенами и с какими-то феноменальными запасами деталек лего. До этого я никогда не видела их столько сразу. Ясное дело, ни Окто, ни я не хотели уходить!
— А Орион?
— Он оставался под наблюдением врачей. Его продержали в больнице несколько дней — из-за повреждения дыхательных путей. Но в конце концов после обследования отпустили, сказав, что всё в порядке. Нам троим крупно повезло. Врачи заверили, что ни для кого из нас несчастный случай не будет иметь никаких последствий.
— Они ошиблись? — спросила Нин.
Титания, улыбнувшись, кивнула.
— Ошиблись.
— По поводу Ориона?
— Да.
— Что с ним случилось?
— Сначала ничего особенного не происходило. Но постепенно мы стали замечать изменения. Например, он мог на несколько минут вдруг замереть, глядя в пустоту. Иногда переставал реагировать, когда его звали. Роз-Эме даже думала, не оглох ли он из-за перенесённого потрясения. Но нет, через мгновенье он подскакивал, услышав крик петуха на другом конце деревни. А потом Орион начал издавать странные звуки. В отличие от Окто, он не лепетал, как все младенцы. Это было скорее что-то вроде дребезжания, скрипа. Он пищал и даже свистел! Роз-Эме называла его «мой чайничек».
Титания произнесла прозвище брата ещё раз и как-то очень странно рассмеялась. Нин не понравился её смех, и Титания это заметила.
— Короче говоря, — сказала она, заправляя за ухо прядь волос, — шло время. Окто научился говорить, сам ел, умел держать фломастер и приклеивать наклейки, как все остальные дети в его возрасте. А Орион — нет. Ему показывали раз, два, десять, как что делать. Напрасно. Роз-Эме говорила, что он витает в облаках. Каждый раз, когда она произносила это, я видела пожар, и мне казалось, что часть его мозга осталась в плену ядовитого дыма. Никто из нас не решался признаться в этом, и даже мадам Руис, эта старая карга, ничего не говорила. Но когда Орион пошёл в школу…
Титания залпом осушила стакан. И снова рассмеялась.
— Бедный Орион. Он всё делал и говорил невпопад! Сама понимаешь, от остальных детей это не укрылось, они начали над ним смеяться, и нам пришлось наконец признать, что он никогда не будет таким, как мы, что наш Орион — не просто милый мечтатель.
Она беспомощно развела руками.
— Мой младший брат стал инвалидом. И я прекрасно знала: это случилось из-за того, что я не сумела вынести его из горящего дома. Он стал инвалидом из-за меня.
Нин ошарашенно молчала. Она вдруг подумала об одной девочке из лицея. Скрюченное тело в инвалидной коляске, которая проезжает мимо на большой перемене. Нин не знала, как её зовут. Все говорили просто: «калека из десятого экономического». Похоже, она училась лучше всех в классе, но Нин, так любившая плавать, бегать, прыгать и лазить, ни за какие оценки не согласилась бы поменяться с этой девочкой местами даже на пять минут.
— А что именно с ним не так? — спросила она.
Вместо ответа Титания указала на лестницу.
— Пойди посмотри фотографии. Орион там есть. Мы все там есть.
Нин, не выбираясь из уютного кресла, издалека посмотрела на покосившиеся рамки, висевшие на стене. До этого ей не хватало любопытства подойти к ним ближе, будто она ждала разрешения.
— Все? Даже Жан-Ба?
— Нет, Жана-Ба там нет, — сказала Титания и, усмехнувшись, добавила: — Извини, что говорю это, но, если бы моя мать решила вывесить фотографии всех своих любовников, стены бы не хватило!
— Пф! — фыркнула Нин. — Ты, конечно, загнула.
— Не так уж и загнула, зайчонок. Дело было в семидесятых. Тогда все перегибали палку.
Нин не горела желанием знакомиться с подробностями интимной жизни собственной бабушки, поэтому поскорее спросила: